Письмо я передал со Стасом, очкариком, он поехал и вручил ей лично в руки.
Ныне, глядя на тот период моей жизни через плечо, я испытываю лишь неглубокую грусть по поводу неудавшегося проекта «семья», но тогда я страдал глубоко. В результате у меня обострилась астма.
Она позвонила мне вскоре, я сидел в это время за столом в моих Сырах, за окнами шёл снег.
— Ну что? — спросил я. — Ты прочла моё письмо?
— Да. В чём-то ты прав, — сказала она. Дальше она завела речь о том, что мужчина должен устроить жизнь семьи.
Я стал опять ездить в семью. В первый же приезд она показала мне пустую полку в своём шкафу.
— Можешь разместить здесь свои вещи.
— Хорошо, — сказал я. Но так и не привёз в её дом ни одной вещи. Не из обиды, а просто уже привык путешествовать с портфелем, имея там пару белья, партийные бумаги и рукопись, над которой работал.
В памяти от этих последних месяцев у меня странным образом не осталось ни единого эпизода секса с ней, из чего я делаю вывод, что больше у нас секса не было, а когда я заявлял свои права на него, то происходил скандал. Об этом чуть позже, а вот всякие жизненные эпизоды происходили, и я о них помню. Помню, как сердитая и суровая, она села в шубе, с Богданом в мою машину, и мы повезли его в больницу, где-то рядом с зоопарком. Почему-то мы приехали к самому дальнему от приёмной доктора входу, и мне пришлось тащить увесистого Богдана в зимней одежде на руках, несколько километров. Охранники шли рядом, я мог передать его охранникам. Но гордость не позволяла. Помню и обратный путь: тоже было тяжело. Она молча шла рядом, как фурия ада, злая и подозрительная. Я подумал, что она делает всё, чтобы я не любил её.
В Новый год она куда-то уехала часов в восемь вечера и вернулась часов в десять. Мы приготовили ужин, в квартире пахло жареным мясом. Но поскольку любовь умирала, то ничего похожего на прошлый счастливый доверху Новый год не получилось. Уложили Богдана спать в комнате дочери, а сами уселись втроём в большой комнате за стол у телевизора. Нас, как и всех, поздравил президент, которого я оспариваю.
В двенадцать выпили, встав, за Новый 2008-й год. Поели. О чём-то незначительном поговорили. Так пролетели часа два. Она всё время отвечала на телефонные звонки и долго разговаривала по телефону, бродя по квартире, уходя на кухню, в комнату дочери, и возвращаясь. Я наблюдал за ней с некоторой отстранённостью, словно она не была моей женой. Лицо её стало чрезмерно суровым, отметил я. Между тем, женщина эта уже носила в себе второго нашего ребёнка.
— Пойдём в постель? — предложил я.
— Ты иди, — сказала она, — я приду позже.
Поскольку беременной пить много было нельзя, несовершеннолетней тоже, я поскучал ещё немного с ними и пошёл в постель, заглянув до этого в комнату дочери. Дочь сидела перед компьютером, мать полулежа говорила, смеясь, по телефону.
— Пошли! — сказал я.
— Да-да, — рассеяно продакала она.
Я лег и, повозившись, вдруг уснул.
Проснулся, как сказали бы в старом романе, «от желания». Протянул руку, постель пуста. Встал, заглянул в комнату дочери. Сцена не сместилась ни на миллиметр. Та же дочь в розовых шортах, ноги сплелись голые под столом, горит компьютер. Та же жена, только сняла чёрное платье, в углу кровати дочери, ноги коленями вверх, в лифчике и трусах (жэковцы сделали свой дом очень тёплым), говорит по телефону.
— Что же ты? — сказал я. — Я тебя жду!
Она отключила телефон и посмотрела на меня злыми глазами.
— Я не обязана удовлетворять твою похоть.
— Похоть? Мы с тобой муж и жена, ты забыла? — я протянул к ней руку.
Она отшвырнула мою руку, как-то даже ударила по ней, и, вывернувшись из-под руки, одним движением оказалась в коридоре.
— Ты что себе позволяешь?! — сказал я. — Идём? Твоя дочь смотрит…
Сцена была унизительно-обывательская. Жена в лифчике и трусах. Я — в трусах. Я понимал всю унизительность, ничтожность сцены.
— Я сейчас вызову ментов! — закричала она. Разъярённая, она чуть пригнувшись, сдав зад в глубину коридора, напоминала позой дикую кошку, такие бродили по помойке на дальней стороне её переулка и принимали подобную позу, защищаясь от ворон или человека.
Она ещё что-то кричала, но я уже надел джинсы, они висели на вешалке в коридоре и тотчас стал уже не мужем этой истеричной женщины, но командиром, который отсидел в тюрьме, за которым шли люди. Ещё босиком, я набрал телефон охраны, и они, многострадальные, ответили: «Сейчас выезжаем, шеф!» Я пошёл на кухню, оделся полностью, налил себе портвейна, водки не было и стал ждать парней. Они приехали очень быстро, видимо, были где-то неподалёку. Всё время пока я ждал и пил, в квартире царила тишина. И когда я уехал, то ничто не прервало тишины. Ни один звук не раздался.
На следующий день мы помирились по телефону. Она позвонила, извинилась за поведение, сославшись на беременность.
Мы протянули отношения до русского Рождества, до 6 января.
К вечеру этого дня мы отправились с Богданом к тем самым Александру и Наталье, которые увезли меня 7 ноября с дня рождения моего сына. Их семья, состоявшая, кроме них двоих, из мамы, 90-летней бодрой бабушки, и двух дочерей, семи и восьми лет, устроила праздник. Были ещё гости, но я их не запомнил. Единственный мальчик среди четырёх девочек (две дочери А. и Н. плюс две пришедшие девочки), Богдан, несмотря на нежный возраст, пользовался большим успехом. Я терпеть не могу обывательские сборища, но я терпел ради семьи: ребёнка и жены. Они же должны общаться с себе подобными. Я умел общаться только с парнями и девушками из партии, да ещё с мёртвыми, я давно не бывал в гостях. Но я выдержал молодцом.
Мы спокойно сели в машину. Двое моих парней, водитель Стас и охранник Димка, отвезли нас. Мы уложили Богдана, собрались идти в постель. И вдруг не то она позвонила по телефону, не то ей позвонили, но через некоторое время я обнаружил её сидящей в комнате дочери и весело болтающей по телефону. Сцена в первые часы нового года повторилась до деталей: также были согнуты её ноги в коленях, — коленями на меня, входящего в дверь, она опять была в лифчике и в трусах, на дочери были те же розовые шорты. Только я был ещё в джинсах, но уже с голым торсом. Там же было жарко, я уже упоминал.
Я: Пойдём?
Она: А зачем? — она отключила телефон.
(«Как и в Новый год», — констатировал я.)
Я: Ты моя жена или нет?
Она: Я не хочу! — она сморщила нос. — Не хочу сейчас. Может, завтра захочу.
Я: Слушай, мужчина и женщина соединяются не только для совместного производства детей, но и для того, чтобы приносить друг другу радость. Ты давно уже не приносишь мне радости. Идём?
Мне удалось взять её за руку. То есть поймать её ладонь. И я потащил её руку на себя. Я был зол и спокоен.
