Нас усадили. Мы брякнули и хряпнули автоматами об пол, отчего они, все три красавицы, затрепетали. Нам предложили кофе. И принесли его, двигая у наших солдатских глаз своими гражданскими девичьими задницами, затянутыми в брюки.
Нельзя сказать, что мы остались равнодушны к девичьим задницам. На территории казармы, рядом было здание госпиталя. Госпиталь обслуживал немалый женский коллектив, и вечерами здание госпиталя было облеплено солдатами, как улей пчелами. Помимо этого, в самой казарме служили и постоянно находились там солдатки — здоровые сербские девки, часто красивые, а то и очень красивые. Красавиц в Сербии куда больше, чем во Франции, превосходящей ее по населению раз в пять. Но то все были свои девки, медсестры и солдатки, у подавляющего большинства из них были постоянные парни-солдаты. А тут в офисе чужой фирмы мимо нас сновали раздражающе пахнущие духами и, может быть, первым утренним сексом чужие молодые самки. Во всяком случае, от одной из них, принесшей нам кофе, едко тянуло утренним сексом. Поверьте мне. Только мужчины без женщин, мужчины из казармы и из тюрьмы могут нервно уловить чутким носом эту тягу от женщины, в которой несколько часов тому назад побывал мужчина. Узник или солдат вдыхает с отвращением, но все же ищет этот запах в комнатной атмосфере. Сделав прыжок вперед, на десяток лет, вспоминаю, как меня стали судить летом 2002-го в Саратовском областном суде. Как охраняли нашу подельницу Нину, сидевшую рядом с клеткой, где держали нас, пятерых мужчин. Охранять Нину сажали здоровенных милицейских девок. Одна из них, просто кобыльего роста, садилась без чулок ко мне коленами, и из-за решетки у нее из межножья доносился до меня медвежий запах растревоженного бабьего естества: фуй, фуй! До сих пор не могу вспомнить этот запах без содрогания. Я бывал счастлив, когда дежурили другие две милиционерши, те носили колготки.
Ну вот, сидим мы в фирме. Я написал на листе бумаги номер факса «Советской России» и сдал самой старшей, короткоостриженной и с большими печальными глазами девке мои листки. Все рукописные. Помню, что там было одиннадцать страниц. Она ушла в комнату, где у них стоял факсовый аппарат. И задержалась там. Мы в это время смаковали кофе. Славко одобрил кофе. Занудный солдат Йокич тотчас разразился трескучей речью о том, что нас могут тут отравить эти чертовы хрваты. Однако он высказывал свои филиппики против хорватских девок и их кофе, не переставая жадно глотать этот кофе. На Балканах кофе везде хороший, в крайнем случае неплохой. Чувствуется турецкое влияние. У меня, хотя я сторонник этого напитка и выпиваю его гекалитрами, никогда не получается хороший кофе. Поэтому я пользуюсь кофеваркой «Занзибар». У нее получается лучше, чем у меня.
Сидим, ждем, старшей девки все нет. Наконец она выходит, лицо бледное, держит мои листы, руки трясутся.
— Ваши документы, — говорит, — не могут быть переданы, потому что там в Руссии, в Москве, факс постоянно занят.
И стоит дрожит. А в двух других дверях стоят две другие девки служащие. Рослые такие, крупнее солдата Йокича — сиськи, задницы, в общем могучие, высокие животные, — и все замерли, онемели. Видимо, очень боятся. Сейчас выведут их оккупанты во дворик и расстреляют за саботаж.
— Славко, успокой их, — говорю я.
— Хрватский саботаж! — возвышает голос Йокич.
Поскольку сербо-хорватский язык — он и сербский, и хорватский, только сотня слов, может, чисто хорватские, то служащие несчастной фирмы бледнеют еще больше. Поскольку все поняли.
— Что делать будем? — спрашивает Славко.
— Пусть попробуют еще раз.
— Пусть, — говорит Славко. — Хорошо бы поесть. Но командир велел ничего у них не брать, еще вправду отравят. Может, выпьем, «рус»? Вряд ли они станут травить сливовицу.
— Что, у вас есть к кофе? — спрашивает Славко.
— Печиво, — отвечает одна из девок.
— Это хорошо, — говорит Славко. — А сливовица есть?
Девки переглядываются.
— Имеймо, — говорит старшая.
— Так неси к кофе, чего стоишь?!
Старшая скрывается в глубине офиса.
— Хрватский саботаж! — вскрикивает Йокич. Вчера он признался, что попал в наш отряд из-за меня. Он студент-филолог и якобы знает русский язык. Потому его прикомандировали ко мне, перевели из другой части. Йокич такой правильный, такой убежденный, такой сербский, второго такого нет. Что касается языка, то, хотя Славко не знает русского, мы с ним понимаем друг друга лучше, чем я понимаю Йокича. Я бы не назвал Йокича плохим человеком, но он демагог. Солдат-демагог. Он часто становится в позу и начинает вещать прописные истины. Может быть, только для меня?
Старшая приходит с подносом, на нем три стаканчика. Она приставляет их к нашим чашкам с кофе, каждому.
— Живели! — приподымает свой стаканчик Славко.
Ханжа Йокич не заставляет себя ждать. Правда, он обнюхивает свой стаканчик, прежде чем выпить.
— Попробуй еще, женщина! — командует Славко. И взяв со стола мои листки, протягивает старшей. В обращении к своим, к медсестрам госпиталя, к подругам-солдаткам, Славко использует слово «сестра». А тут не скажешь же «сестра». Враг, какая сестра… Старшая движется уже спокойнее и берет у Славко листки замедленным движением. Выходит. Две оставшиеся female стоят все также в дверях. Ожидаем. Минуты щелкают на электронных часах на стене. Только было разрядившаяся сливовицей атмосфера накаляется опять по мере того, как в офисе, куда удалилась старшая, что-то щелкает, гудит и до нас доносится шелест бумаги.
Я встаю, поскольку все это невыносимо уже. Чувствуется уже сразу несколько напряженных полей, сдавливающих всех нас. Первое напряжение: между мужчинами и женщинами. Абсолютно не знающими друг друга в замкнутом пространстве. Второе напряжение: между воюющими народами — хорватами и сербами. Еще одно напряжение между вооруженными мужчинами и всецело находящимися в их власти чужими женщинами. Дополнительное напряжение возникло в результате потребления алкоголя.
Даже минимум алкоголя обостряет ситуацию. А мы поглотили по стаканчику на голодный желудок. Я встаю, пытаясь разрушить застывшую реальность.
— Хочу посмотреть, как это делается — факс посылать, — обращаюсь я к Славко и Йокичу.
Я еще полностью не разогнул коленей, но вижу, как рука Славко, не добравшаяся в своем движении до бедра девки, поставившей перед ним свежий стаканчик сливовицы, на это бедро не опустилась. Рука махнула, помогая телу Славко встать. Он направился за мной. Смотреть, как работает факс, или же он чувствовал то же, что и я, и хотел разрушить неумолимую нашу коллективную карму?
В том офисе я впервые увидел факс. Это была чуть ли не первая модель этой машины фирмы «Panasonic». Такой себе усложненный почтовый ящик с двумя щелями. Старшая девка подняла кузов факса, как капот у автомобиля, и пыталась вытащить оттуда один из моих листков. Другой, надорванный, лежал на столе. Оставшиеся покоились там же, стопкой. Старшая находилась к нам боком. Когда мы вошли, она взглянула на нас. На глазах ее были слезы. «Солдат ребенка не обидит», — подумал я.
