Солдат был красивый. Красивый тонкой, интеллигентной красотой, казалось бы, не принадлежащей, не долженствующей принадлежать юноше из небольшого воронежского городка. На одной из фотографий трое: Вениамин, Юрий и Аля — у отца очень современная (на 1987 год) прическа, крупной волной темные волосы над лбом, темная куртка распахнута, обнажая красивую шею. Прямой нос (предмет постоянной зависти курносого, в мать, сына), деликатные, не крупные и не мелкие черты лица. В сочетании с музыкальной одаренностью (он пел и играл на гитаре, но также умел управляться с пианино и прочими инструментами и даже сочинял музыку) можно себе представить, что он производил на девушек впечатление. Ладная, тонкая фигурка, среднего по тем временам роста метр семьдесят два. Есть фото солдата Вениамина Савенко у знамени дивизии. Отец-юноша стоит, тоненький, красивый, почему-то еще в буденовке, восторженно вытянутый вверх, похожий на дореволюционного юнкера. Лишь лучших солдат фотографировали у знамени дивизии.
Девушка, недаром Казань, столица Татарской автономной республики, совсем рядом, похожа была на татарку. С возрастом татарскость чуть растворилась, но видна простым глазом и в костяке лица, и в цвете, скорее желтом, кожи, и в хрящеватом, чуть поднятом вверх кончике носа, и в пропорциях тела. Сын помнит, что мать умела считать по-татарски, и даже он вспоминает смутно все эти экзотические «бер», «икэ», «дур», «биш», завалившиеся в детстве в уголки памяти, как клочки бумаги и трамвайные билеты проваливаются в дыры карманов, за подкладку… Позднее отец называл мать по-домашнему ласково «татаро-монгольским игом». Сын, уже в Нью-Йорке одно время предававшийся любовным радостям с девушкой, отец которой был настоящий монгол-степняк из Монгольской Народной Республики, не раз замечая в движениях девушки, в ее поведении и характере нечто неуловимо знакомое, вдруг догадался, что она напоминает ему мать. Вставая с супружеской постели, мать проходила мимо его, мальчишки, кровати, какой-то особой, присущей им, татаро-монгольскому игу, степной походочкой. Следуя семейной традиции, он стал называть свою девушку «татаро-монгольским игом».
Мать не может сказать, когда, на каком именно этапе татарская кровь проникла в жилы Зыбиных и татарские кости стали попадаться в их скелетах, но и то и другое — неоспоримые факты, хотя у сына Раисы Зыбиной видимого татарства — цвет кожи да строение тела. Желтый, даже если на него годами не попадает солнце, торс его длиннее и мощнее ног. В том человеческом котле в районе Нижний Новгород — Казань народ взаимно портил расы, бурлил спокон веков, кипя племенами, и если юноша из татарской деревни переспал с чужой женой из русской, то кто это мог доказать? Да кто бы и стал доказывать? Когда в семье семеро детей, то станешь ли вглядываться в каждого до потери сознания? У крестьян было достаточно забот и без этого. О матери матери ничего не известно. Может быть, она была татаркой? Однако верно и то, что у деда Федора и его дочери однотипные квадратные лица, так что, очевидно, не в матери матери дело. Раиса родилась в городе Сергач. А что такое город Сергач, находясь в Париже и не имея доступа к Волге, сказать трудно. Может быть, ходят там по улицам сплошь Чингисханы в шароварах? Поди знай… В 1970 году сын Раи Зыбиной будет жить в Москве, в доме на Садовом кольце, у Красных ворот. (В подвале этого дома была создана в тридцатые годы первая советская ракета. Предание утверждает, что ракета была отвезена Королевым и его друзьями на испытания за город в… трамвае.) Так вот, в одной квартире с сыном Раи Зыбиной окажется живущей татарская дворничиха с мужем и ребенком. Большая, молчаливая, краснолицая тетка с сердитым лицом. (В Москве большинство дворников были во все времена — татары.) Узнав о том, что мать соседа родилась в Сергаче, дворничиха почему-то очень обрадовалась, и с тех пор сын Раисы Зыбиной попал в друзья к дворничихе. Каждый раз, когда краснолицая тетка пекла беляши, то есть специальные татарские пироги с бараниной, несколько штук доставались соседу и его подруге того времени, еврейской женщине Анне Моисеевне.
Девушка зачала его и, если подозрения обоснованны, пыталась избавиться от плода таким же радикальным способом, как впоследствии пыталась избавиться от татуировки, — наглоталась хинину… А может быть, она действительно заболела малярией? Однако автору кажется, что для того, чтобы заболеть малярией, следовало спуститься много ниже, к Каспию, к болотам дельты Волги, где самая что ни на есть малярийная атмосфера… Если автор ошибается и зря катит бочку на свою маму, то пусть его покарают соответствующие мелкие боги. Солдат и девушка наверняка не знали, что же делать, жить ли вместе, иметь ли ребенка… Может быть, они собирались и обсуждали проблему. Может быть также (и очень похоже на это), что красивый солдат, заделав девушке ребенка, гулял с другими девушками. Ему было 24 года, и, хотя народ в войну взрослел раньше, нет никаких указаний на то, что Вениамин собирался жениться. Копаясь в бумагах своих родителей много позже, сын вдруг (с удовольствием!) обнаружил, что родился «незаконнорожденным». По каким-то особым, известный только им причинам родители его зарегистрировали брак только в 1953 году. Следовательно, первые десять лет жизни он просуществовал как бастард. Короче, плод был, а брака не было.
Пока все это происходило, немцы, не остановленные, перли на восток. Утверждают, что оккупанты, расстегнув мундиры и обнажив шеи, чтобы легче было горланить, уже переделали русскую песню:
Волга-Волга, мать родная,
Волга — русская река…—
в немецкую и, сидя на броне танков, прущих на первой скорости по нашим степям, орали:
Вольга-Вольга, мутер Вольга…
Вольга дойчланд… что-то там…
Второго июля 1942 г. пал Севастополь. Немецкий огонь залил Северный Кавказ. И тевтоны вышли к Сталинграду! Плод любви солдата и девушки уже ворочался в девушке. Желал выйти в негостеприимный мир. Если бы мужчины его народа не собрали все имеющееся у них мужество, вышел бы он в мир рабства.
В ноябре война опять, как и в прошлую зиму, замерла в движении. Нужно было воспользоваться последней отсрочкой перед последним прыжком врага к горлу России. И позвали народ. Народ, не появлявшийся на исторической сцене со времен гражданской войны, вдруг вывалил на нее. И вывалил в несравненно большем количестве и составе. Никогда не спускавшиеся с гор народности спустились с гор, никогда не выходившие из азиатских жарких долин вышли из них, никогда не сходившие с лыж сошли с них, степняки бросили стада, оседлые племена — землю. Пришли все народы, входившие в состав Союза, до сих пор плохо понимавшие, а для чего им этот Союз. И вот теперь Союз только и мог спасти. Сами, одни, Россия, и Украина, и Белоруссия не смогли остановить врага, и вот позвали Союз Советских…
Враг был зол и жесток. На Востоке, где отсутствовали грандиозные архитектурные памятники, мосты, дамбы и башни, не было видимо глазу того, что на Западе понимается под словом «цивилизация», немецкие юноши чувствовали себя воинами Александра, вторгшимися к диким племенам. Богами видели себя. С варварами из размокших в грязь степей не церемонились. С низшими расами. Даже более или менее уравновешенный журналист Курцио Малапарте писал о русских пленных (он видел их на Ленинградском фронте, в Финляндии) как о щуплых, малоразвитых, низкорослых и запуганных, уступающих прекраснолицым финским юношам. Заметим, что пленные всякого народа представляют собой грустное зрелище. Бравых пленных увидеть невозможно, и вернемся к статистам, высыпавшим на историческую сцену, к народу.
