— Только не говорите этого Антуану! — Валери испуганно брызнула глазами в сторону писателя. — Нет, французские «гусары» совершенно аутентичны, они появились даже чуть раньше битников, это старая французская богема, приправленная экзистенциализмом. А потом не забывайте, что у нас был Селин…
— Ну да, Селин, — согласился я.
Когда мы сели за стол, то стали пить красные вина — Бургундское, Анжуйское и Бордо. Из снеди я помню «риэт» — очень вкусное блюдо вроде нашей тушенки и паштеты. Антуан Блондэн попытался сказать речь в мою честь как новоприбывшего, и — о, чудо! — он знал названия двух моих книг, изданных во Франции. Но далеко в своей речи он не продвинулся. Застрял, открывал рот и шипел… Несмотря на общее опьянение, сцена была крайне печальной. Однако овернец приносил бутылки гроздьями в каждой огромной руке, и скоро мы избавились от печали.
В свою квартиру на rue des Ecouffes, к мебели мадам Юпп, я добрался только к рассвету. Наутро оказалось, что плечи моего плаща были обильно испачканы мазутом, и оказалось, что после неудавшейся речи Антуана Блондэна я не могу восстановить события. Куда делась Валери, я также не помню…
В следующее воскресенье я опять пришел в ресторан «Блё д'Овернь», то есть «Голубизна Оверни» — так, кстати, называется известный сыр, продающийся теперь и в русских магазинах. Я старался пить как можно меньше. Но результат был тот же. И опять наутро оказалось, что плечи моего плаща были испачканы мазутом…
…В июле, в разгар лета, я записался участвовать в состязании двух команд: «Друзья Антуана Блондэна» против команды издательства «Дилеттант». Надо было обойти по специальному маршруту около пятидесяти баров и ресторанов Парижа и везде выпить «баллон» вина — то есть такой круглый, небольшой бокал. Выигрывала та команда, которая обойдет больше количества баров за меньшее количество времени и сохранит на ногах большее количество участников. «Дилеттантцы» имели славу крутых ребят, все бывшие анархисты, но мы их одолели. Правда, к финишу пришли из двенадцати только трое друзей Антуана Блондэна: Валери, я и овернец Пьер, хозяин «Блё д'Овернь». Мы были в ужасном виде!
После победы, провалявшись в постели несколько дней, я понял, что если я хочу выжить, то больше не должен входить в коллектив друзей Антуана Блондэна. Огромным усилием воли я выбросил телефон Валери и полгода не ходил в «Блё д'Овернь». Когда однажды я все же появился на той улочке, то ресторана уже не было. Там помещался другой ресторан — к моему облегчению.
Объяснился и мазут на моем плаще. Оказывается, я бывал так пьян, что пытался войти в дверь моего предыдущего места жительства, на улице Архивов. А она была окрашена густой, не высыхающей черной краской. А я толкал ее плечом.
Клер
Она была высокая здоровая девка в платье с мелкими цветами, как у консьержки. Она вдобавок шепелявила и ходила вразвалку. У нее было полное чувственное лицо, длинные ноги с немалыми ляжками. Я никогда не спросил ее, из какой французской деревни она родом, а может, она и сказала, но только я забыл. Потому что в то время, когда я с ней познакомился, а это был 1984 год, Клер, так ее звали, была вместе с Анн соредакторшей порнографического журнала. Впрочем, по формату он был скорее журнальчиком. Праведным душам не стоит грохаться в обморок, так как это был вообще-то полупорнографический журнал или предпорнографический журнал. В нем даже не было еще фотографий. Журнал назывался «Женские письма» и мог бы служить отличным приложением к собранию сочинений папаши Фрейда. Французские женщины и девочки присылали в этот журнальчик свои жаркие грезы и действительно случившиеся с ними грязные вещи. И все это — на плохой бумаге, со смешными, вполне стыдливыми обложками — раскупалось как свежие хлебцы.
Идея на самом деле была простая и гениальная. Автором идеи была тоненькая и любвеобильная Анн с характерной фамилией Анжели, то есть Ангел, как вы понимаете. Не вложив ни копейки, эти две женщины сумели поставить на ноги хороший бизнес. И он набирал обороты! На моих глазах тираж увеличивался драматически. Из тоненькой брошюры за полгода журнальчик превратился в журнал нормального формата, и в новых номерах уже появлялись фотографии! Впрочем, я не об их успехе, я о Клер, о ней, шепелявой и простой, хотел, хочу, желаю сообщить человечеству. Потому что это была наилучшая девка, которую встретил я. И она была наилучшей девкой не только для меня. Кроме меня — я узнал это потом, — ее платье консьержки задирали несколько моих приятелей. Они могут подтвердить, они живы и в доброй памяти, они могут сказать: это девка была кое-что. Ведьма какая-то, а не девка. Под платьем у нее обнаружились простые трусы, большой зад и обильные сиськи. Но в этом мире очень много женщин с таким же набором прелестей, однако они становятся пресными на третий день. Клер же пользовалась бешеным успехом.
В начале, чтобы досадить жене Наташке, я спутался с Анн. Наташка заслуживала, чтобы я спутался с Анн, нечего ее жалеть, уже покойную. Это было начало восьмидесятых годов, Париж, и СПИДа еще не было. Литератор и радикал, я себе жил, как подобает таким, как я. Мы с Анн друг другу понравились, но недаром же ее фамилия была Ангел, и она была соредактором порножурнала, потому она привела ко мне как-то Клер. (Наташка находилась далеко в Америке и никогда об этом не узнала). Я отправился в постель с двумя соредакторшами, но уже через небольшое время обнаружил себя больше с Клер, чем с Анн. Как оказалось потом, это было обычной практикой: Анн, зияя размытыми краской глазами, утром пожаловалась мне. Эта деревенщина Клер пришептывала нечто, живот у нее был ненормально горячий, ноги как-то по-особому сжимались и разжимались, это был дьявол похоти, а не Клер.
Впоследствии я убедился и в других ее выдающихся способностях. Она умела предсказывать будущее! Она легко рассуждала о мире незримом. Она предсказала как-то мне мою жизнь вперед на четверть века! Простая, шепелявая, младше меня вдвое. Она, помню, садилась в кровати, прикрывшись простыней, и спокойненько, на пузырящемся французском указывала мне на мои ошибки. В основном она указывала мне на то, что я путался не с теми людьми (речь не шла о женщинах). Спустя четверть века сознаю, как она была права!
Ей все предлагали руку и сердце! Я тоже не оказался исключением, хотя и был влюблен в Наташку. Она лениво отказалась. Отказалась просто, совсем не кокетничая. В ней была одна простота. Но такое впечатление было, что она изучала свою простоту где-то в Гималаях с седовласым гуру, на закате левитирующим над горами. Если бы я не знал, что она никогда не выезжала за пределы Франции, я бы так и считал — выучилась в Гималаях. «Тантристка», — так бы я думал.
Может быть, все объяснялось температурой? Ее живота и ляжек? Они казались мне пылающими. Может, все дело в температуре? Но с ума сводило уже это ее платье в мелкие цветочки, из легкой ткани. И эти простые ее трусы, о!
Ну конечно, она получала от нас удовольствие, от меня и других. У нее розовело лицо, она благодарно постанывала и корчилась, эта мадемуазель редактор. По всей видимости, мы были ей нужны, вероятнее всего, у нее было постоянное желание близости с мужчиной, и она, не стесняясь, удовлетворяла его. Я никогда не слышал, чтобы Клер называлась чьей-то девушкой. Клер была, если хотела, девушкой всех. Но никто не улыбался по ее поводу, а если и улыбались, то мечтательно, как о сладком сне. А сны нам не принадлежат, как известно. Они опускаются на тех, кого выбирают сами.
