Он видит нас:
— Хай, Элена!
— Со мной друзья, — говорит Елена. — Вот artist-painter мистер Шемякин, он из Парижа…
Далее перечислять нас всех Елена уже не успевает — Стив освобождает вход и, улыбаясь, говорит:
— Привет, boys and girls, проходите, я люблю русских. Желаю вам всем веселого времени в моем заведении!
Мы проходим.
Я думаю, он чувствовал с нами солидарность изгоев. И что его солидарность была сродни солидарности оппозиционных партий, сплотившихся против правительства и власти. Его face control заключался в отборе своих, но для него своими были изгои, эмигранты, черные хулиганы, а среди миллиардеров он отдавал предпочтение азиатам, евреям и иностранцам. «WASP» для него было ругательством. А между тем именно белые люди англосаксонского происхождения, протестанты по вере, и создали Соединенные Штаты Америки и долгое время, вплоть до двадцатых годов XX века, были полными хозяевами страны. Даже близкие итальянцы и ирландцы считались, в сравнении с WASPs, — эмигрантами, людьми второго сорта.
И вот в 1976 году еврейский мальчик Стив Рубелл не пускал людей первого сорта в свой модный вертеп. У него был свой образ мира — зеркально перевернутый. А в Studio 54 пахло марихуаной и духами, потому что кокаин, как известно, не пахнет. Там, шерочка с машерочкой, плясали негры в трусах и простонародные девки в лифчиках. Там спускались с потолка светящиеся фаллосы и орала музыка из модного кинофильма Saturday Night Fewer, где главную роль играл юный тоненький итальянец Джон Траволта. Он носил белый костюм и черную рубашку. Точно такие же костюм и рубашка были на мне в те ночи. Я купил их на деньги, заработанные тяжелым трудом грузчика. И вот мы лихо отплясывали там со случайными партнерами, я — грузчик и безработный Ян Евзлин. А Стив Рубелл охранял нас у входа, в кроссовках и засаленной красной куртке из пластика. Тогда мир еще не знал о СПИДе, а потому, помимо солидарности изгоев и эмигрантов, в Studio 54 можно было найти обильный бесплатный секс всех видов.
«Шанель № 5»
Недавно умер мой строгий отец — самурай-офицер. От старости. Отец (исключая последние дряхлые годы) всю жизнь брился опасной сияющей бритвой, наводил ее на камне, называемом «оселок», а доводил до нежности на брючном ремне. Смыв пену и закончив церемонию горячим полотенцем, он протирал щеки и шею зеленым одеколоном «Шипр», выливая его содержимое вначале на ладонь. Флакон «Шипра» у меня только что закончился, однако на полке стоит одеколон «Тройной», я свято соблюдаю традиции отцов и дедов. «Тройной» также зеленый, но липче «Шипра». «Шипр», кстати сказать, имеет большие достоинства, он и по всем международным стандартам оригинальный одеколон. У него оригинальный сухой запах, как у горного вина, полученного из сухой виноградной лозы, растущей на скудной почве. Прежний «Шипр» в эпоху мужественности моего отца имел зеленоватую этикетку с изображением нескольких кипарисов. Поскольку изначально «Шипр» — это был Кипр, остров Кипр, только это французское произношение Кипра — «Шипр». Сейчас кипарисы с этикетки исчезли, но этикетка по-прежнему зеленоватая. Одеколон «Шипр» мы рекламировали в газете «Лимонка» еще в 1994 году вот таким образом: «Поддержи русского производителя. Протирай физиономию после бритья одеколоном «Шипр». Как твой дед-солдат в развалинах Берлина»!
Отец дарил матери и на дни рождения, и на Восьмое марта духи «Красная Москва». Стоили они пять рублей, и дороже их не было в советской продаже. На флаконе было вытеснено в стекле одно из высотных зданий Москвы. Вот какое именно, мне трудно сказать, то ли Университет, то ли гостиница «Москва», то ли МИД. А вероятнее всего, вытеснено было некое символическое высотное здание, обобщение всех семи.
Были еще духи «Кармен», где полуарабская девушка (вторая половина — среднеазиатская) извивалась в кругу музыкантов с бубнами и гитарами и арбузами. Вот запаха их не помню. Еще были авиационные духи «В полет». Сразу вспоминался Чкалов и всякие Гризодубовы и другие махровые советские летчики и летчицы. Помню также простенький флакончик с рисованной веточкой ландыша на этикетке и соответствующим названием «Ландыш Серебристый». Много лет спустя после моего детства, в 1978 году, как-то в американской деревне, затерянной глубоко на севере штата Нью-Йорк, я копался в вещах на покинутой ферме. Открыл истертый флакон, этикетка была в таком состоянии, что неопределима, и из флакона пахнуло знакомым слабым запахом моей когда-то большой любви. Моя любовь Елена в свежей юности двадцати одного года душилась духами «Кристиан Диор», до боли напоминающими советские духи «Ландыш Серебристый». Так что на меня навалились тогда сразу две тяжкие ностальгии. Неизвестно кто у кого украл запах ландыша, «Кристиан Диор» у «Ландыша Серебристого» или наоборот? Вероятнее всего, французы у нас. В советское время мы воровали хуже. Единственная проблема с русскими одеколонами и духами — они нестойкие. Кажется, их делают на китовой амбре… Так мне говорили.
В детстве и юности мать всегда мне советовала использовать одеколон: «Капни за уши». Я капал. Капал я не только за уши, но и на верхнюю губу, где еще нечего было брить. Когда мне было пятнадцать, впервые приехала мать отца — бабушка Вера. Она решила, что внук очень бледен, и посоветовала мне: перед тем, как выходить на улицу, втирать в щеки одеколон. «Тут они у тебя и загорятся, щечки-то», — объясняла бабушка Вера. Я некоторое время следовал ее совету. Без успеха.
Моя первая жена Анна душилась из темных небольших флаконов тяжелыми такими каббалистическими духами. Как и подобало «блудной дочери еврейского народа», как она себя называла. Блудная дочь происходила из старого рода раввинов, к сожалению, тронутого безумием. И в конце концов повесилась. Сейчас я полагаю, что ей предназначен был такой конец жизни. И не вижу ничего ужасного в таком исходе. Достаточно было обонять много лет назад, в 1964 году, ее духи. А еще ей нравился Врубель. Это же как дважды два четыре.
Вторая жена, как я уже сообщил, любила «Кристиан Диор», а к нему в тандеме был привязан запах «Шерри-бренди». От нее всегда пахло смесью этих двух. Ведь она была модная девочка и чужая жена. И любила выпить.
Третья, Наталья Медведева, какие бы духи ни употребляла — пахли они мрачно. Лучше, чем запахи, ее характеризовало ее любимое выражение: «Какой ужас!» (Впрочем, она употребляла его и для выражения полноты чувств, радости тоже). В погоне за этим ужасом она трагически ошиблась в выборе партнера по жизни, и тот угробил ее. Страшнее ее последней книги «Мой любимый» я не читал. Она пахнет ужасом.
Крошечная Настя до сих пор следует подростковому типу поведения. В двадцать один год она все еще не употребляет духов. От нее сладко пахнет американским чуингамом. Кстати, духи — это современная граница между девочкой-подростком и девушкой. Когда девочка перестает довольствоваться сладким чуингамом (о, этот пряный парок изо рта!) и орошает кожу духами, это верный признак — она осознала себя девушкой. Она себя украшает духами, она под них прячется. Под духи. С потерей девственности этот переход не имеет никакой связи.
Женщины применяют духи для обмана. А мужчины, безусловно, льют на себя одеколон для экстаза. Точнее написать — «возлагают». Для экстаза же они жадно обнюхивают женщин.
