Пришлось уступить. Надо признать, что выпечка удалась, да и время подошло, чтобы червячка заморить. Так что настойчивому кондитеру большое спасибочки.
Григорий Леонидович посмотрел на окна и увидел, что Виктор Краюшкин отчаянно размахивает руками, пытаясь что-то внушить кучеру, бестолково пялившемуся на окна. Надо отдать должное его артистическому таланту – выглядел кучер на редкость простовато и напоминал деревенского недотепу. Впечатление было ошибочным: в действительности кучер был одним из самых опытных агентов полиции и легко выдавал себя за любое сословие. Особенно хорошо ему удавались простолюдины.
Приставив ладонь ко лбу, он некоторое время всматривался в окна, словно не понимал, чего же от него требуют, а потом энергично закивал головой. После чего достал широкий белый платок, отряхнув его, громко сморкнулся на весь ближайший квартал и вновь углубился в свои невеселые думы.
Заметив знак, из пивной вышел Стоцкий Дмитрий Платонович и уверенным шагом направился к дому. Улица будто бы всколыхнулась, дворники, побросав метлы, устремились следом; кондитеры, оставив кренделя, заняли места под окнами, а молодые люди, освободившись от объятий подруг, ловко шмыгнули в подъезд.
* * *
Бдительность оказалась нелишней – пересчитывая вторую сотню тысяч ценных бумаг, Виктор Краюшкин обнаружил, что бумага стала значительно отличаться по плотности. Слегка потерев ее пальцами, он увидел, что краска слегка стерлась. Посмотрев бумагу на свет, убедился, что водяной знак отсутствует.
Тимофей Макарцев со скучающим видом посматривал на Краюшкина, с некоторой снисходительностью наблюдая за всеми его манипуляциями. Ираклий Евдокимов и вовсе потерял к происходящему интерес и, заложив руки за затылок, посматривал на потолок, рассматривая вензеля из многих трещин.
Разговаривать было не о чем. Молчание прерывалось только получасовым боем курантов и довольным хмыканьем Серафима Родионовича.
– И это вы называете ценными бумагами? – недоуменно воскликнул Краюшкин, глянув на дремлющего Макарцева.
Нечто подобное Виктор Краюшкин произносил с периодичностью в пятнадцать минут. А посему на его слова никто не обратил внимание. Их новый знакомый вообще отличался значительной живостью, так что они успели попривыкнуть ко многим его высказываниям, но в этот раз в его интонациях присутствовало нечто новое.
Евдокимов тоже подался вперед, рассчитывая рассмотреть, что так огорчило Краюшкина, но не увидел ничего, кроме ценной бумаги, которую тот держал в руках, не скрывая при этом брезгливости.
– Что вас смущает? – вяло поинтересовался Макарцев.
Тимофей уже давно раскусил этого мнительного типа и понимал, что разговор был затеян только для того, чтобы сбить цену. Вряд ли этот трюк ему удастся повторить. Они и так пошли на очень значительные уступки.
– А вы посмотрите сюда, – с еще большим задором произнес Краюшкин. – Типографская краска расплывается, – протянул он бумагу. – Видите: остались следы!
На запотелых ладонях Краюшкина обозначился расплывчатый отпечаток.
– Что за черт?! – недоуменно воскликнул Макарцев. – Дрянные ширмы! Откуда они?
Краюшкин лишь невольно хмыкнул:
– Это я у вас должен спросить.
Тимофей Макарцев обескураженно вертел бумагу в руках.
– Похоже, что просмотрели в банке. – Обезоруживающе улыбнувшись, добавил: – Случается же такое. А я всегда считал, что там работают дотошные люди.
– Значит, одну бумагу отставляем в сторону?
– Выходит, что так, – произнес Тимофей Макарцев. – Какого она достоинства?
– Десять тысяч рублей.
– Не самая большая потеря, – сдержанно заметил Макарцев. – Там еще полсундука ценных бумаг.
– Буду надеяться, – произнес Виктор Краюшкин, вооружившись лупой.
Следующая бумага была достоинством в пятьдесят тысяч рублей. На первый взгляд ничего особенного. Были проставлены все знаки, даже типографская краска не слезала, вот только двуглавый орел отчего-то скособочился, а корона у него малость сместилась в сторону, грозя свалиться к ногам.
– И в какую стоимость вы оцениваете эту бумагу? – с откровенной иронией спросил Краюшкин.
– Что-нибудь не так? – стараясь скрыть обеспокоенность, спросил Тимофей Макарцев.
– Что-то мне никогда не приходилось видеть орла с тремя лапами. Знаете, уродец какой-то получается. Ну, если вам таковых приходилось видывать, тогда, конечно же, другое дело, – протянул Краюшкин бумагу Макарцеву.
Губы Тимофея Макарцева сжались в жесткую прямую линию.
– Темная?! Быть не может, – и, видно что-то уяснив, прокричал Евдокимову, оторопело пялившемуся на фальшивку: – Ну, чего стоишь?! Давай вываливай на стол все бумаги!
Евдокимов сграбастал из сундука несколько кип процентных бумаг и без особого почтения вывалил их на стол. Следом Макарцев так же расторопно сграбастал со дна перетянутые жгутом бумаги и высыпал их на стол.
– Давайте просмотрим все!
Пожав плечами, Краюшкин произнес с видимым равнодушием:
– Как скажете. – Подняв из рассыпавшейся пачки несколько бумаг, он уверенно произнес: – Фальшивая… Фальшивая, – и отложил бумаги в сторону.
Макарцев, распаковав пачку, вытянул несколько процентных бумаг и, едва глянув на них, брезгливо отшвырнул в сторону. До его сознания начинала доходить вся трагичность происходящего.
– Сколько насчитали?
– Около трехсот тысяч настоящих, – отвечал Виктор Краюшкин. – Остальное, увы, – фальшивые!
– Настоящие бумаги лежали на самом верху?
– Да.
– Ах, вот оно что. Где Анна?
– Она еще не подошла, – отвечал Краюшкин.
– Ах, какая дрянь! – в сердцах воскликнул Макарцев. – Посмотри, на месте ли деньги?
Зацепив рукавом пачку фальшивых процентных бумаг, сваленную на стол, Краюшкин поднялся и, поддевая носком сапога фальшивые бумаги, устремился в соседнюю комнату.
– Денег здесь нет!
– Провела! – опустошенно опустился на стул Макарцев. – Овцой прикинулась! Попался, как гимназист. Знавал я, конечно, воровок, но вот таких… Ну и вляпался!
* * *
Входная дверь оказалась открытой. Полицмейстер, распахнув дверь, первым ворвался в квартиру и, потрясая над головой наганом, истошно завопил:
– Полиция! Всем оставаться на местах!
Из-за спины, сшибая вешалку с одеждой, вбежали агенты.
– Руки на стол! Будем стрелять!
Ломберные столы сшибли ударом ног. Груда ценных бумаг разлетелась по комнате. Саквояж перевернулся, и из него высыпались деньги и, подмятые ногами агентов, разметались по полу.
Виктор Краюшкин почувствовал, как кто-то немилосердно, разбивая ему нос, вжал лицо в стол и, не взирая на протестующий крик, принялся выворачивать руки. Звонко и торжествующе защелкнулись наручники.
