— Значок, — сказала Дженни. — Значок «Джо-Джо», это… Это Конор?
У меня не осталось сил вычислять, какой ответ самый выигрышный и наименее жестокий. Секундная пауза сказала ей все.
— О Боже. А я думала… — Дженни быстро и тонко ахнула, словно ребенок, которому больно. — В дом проникал тоже он?
— Об этом я не могу говорить.
Дженни кивнула. Разговор лишил ее последних сил; казалось, она уже не в состоянии двигаться.
— Бедный Конор, — вдруг сказала она.
— Да. Наверное.
Мы долго сидели молча. Дженни отвернулась, откинулась на подушки и стала водить пальцами по складкам на простыне — медленно и методично. Для нее разговор был закончен. Чуть погодя ее глаза закрылись.
По коридору, смеясь и болтая, прошли две женщины; их каблуки отчетливо цокали по кафельному полу. От сухого воздуха саднило в горле. За окном солнце ушло; я не помню, слышал ли я шум дождя, однако листья казались темными и вымокшими, они дрожали на фоне угрюмого неба. Дженни уронила голову набок.
До сих пор не понимаю, почему я остался там. Возможно, у меня ноги не двигались, возможно, я боялся оставить Дженни одну или надеялся, что во сне она вдруг шепнет тайный пароль, кодовое слово, которое волшебным образом превратит тени в четкую черно-белую картинку и покажет мне, как все должно быть.
19
Фиона ждала в коридоре, сгорбившись на одном из пластиковых стульев, расставленных вдоль стены; она коротала время, наматывая на запястья потрепанный полосатый шарф. За ней на несколько миль протянулся блестящий зеленый пол коридора.
Когда за мной щелкнула дверь, Фиона резко подняла голову:
— Как Дженни? У нее все хорошо?
— Она спит. — Я подтащил еще один стул и сел рядом. Красное пальто пахло холодным воздухом и дымом: Фиона выходила на улицу покурить.
— Когда вы узнали? — спросил я.
Лицо Фионы мгновенно побелело.
— Что узнала?
У меня тысяча хитроумных методов для подобной ситуации, но не было сил, чтобы применить хоть один из них.
— Ваша сестра только что призналась в том, что убила своих родных. Я почти уверен, что для вас это уже не новость.
Лицо Фионы превратилось в застывшую маску.
— Дженни не в себе из-за лекарств. Она понятия не имеет, что говорит.
— Поверьте, мисс Рафферти, она прекрасно понимала, что говорит. И подробности соответствуют вещественным доказательствам.
— Вы ее вынудили. В таком состоянии она может сказать что угодно. Я на вас жалобу подам.
Сил у нее осталось не больше, чем у меня, и она даже не смогла выбрать угрожающий тон.
— Мисс Рафферти, пожалуйста, не надо. Все, что вы мне говорите, — это не для протокола; я даже не могу доказать, что мы вообще разговаривали. То же самое относится к признанию вашей сестры: с юридической точки зрения его не существует. Я просто пытаюсь положить конец этому кошмару, пока не пострадал еще кто-нибудь.
Фиона пристально взглянула на меня. Из-за жесткого света ее кожа казалась серой и морщинистой; сейчас Фиона выглядела старше Дженни. Где-то дальше по коридору безутешно рыдал ребенок, словно его мир только что рухнул.
Что-то убедило Фиону в том, что я говорю правду. При нашем первом разговоре я решил, что она необычная, наблюдательная; тогда я был не в восторге, но сейчас это мне помогло. Она обмякла и запрокинула голову.
— Почему… — начала Фиона. — Она же так их любила. Какого черта?.. Почему?
— Этого я не могу сказать.
— Как только вы сообщили, что Конор признался в убийстве, я поняла, что это не он, — ответила Фиона после паузы. — Даже если он полностью изменился со времени нашей последней встречи, даже если снова поссорился с Пэтом и Дженни, даже если бы он окончательно спятил, он бы так не сделал.
В ее голосе не было ни тени сомнения. На миг я вдруг испытал странную зависть к ней и Конору Бреннану. Почти все в мире ненадежно, все готово изменить обличье в любую секунду, но твоя жизнь станет совсем другой, если в ней появится человек, в котором ты уверен, уверен на все сто, — или если ты станешь таким человеком для кого-то еще. Я знаю такие супружеские пары. Я знаю таких родителей.
— Сначала я решила, что вы все придумали, но я неплохо определяю, врут люди или нет, поэтому пыталась понять, почему Конор признался. Он мог бы так сделать, чтобы защитить Пэта, чтобы спасти от тюрьмы, но ведь Пэт умер. Значит, оставалась только Дженни.
Фиона с трудом сглотнула.
— Так я и узнала.
— И поэтому вы не сказали Дженни про арест Конора.
— Да. Я не знала, что она сделает — признается, снова спятит или еще что…
— Вы с самого начала были уверены, что она виновна. Вы знали, что Конор так бы никогда не поступил, а про свою собственную сестру вы так не думали.
— А вам кажется, что я должна так думать.
— Не знаю. Просто размышляю. — Правило номер сколько-то: подозреваемые и свидетели должны верить, что ты знаешь все, что ты во всем уверен. Какое это имеет отношение к делу, я уже не помнил.
Она стала наматывать шарф на руку, подыскивая слова.
— Дженни все делает правильно, и все у нее получается, — наконец ответила она. — У нее по жизни так. И когда стало плохо, когда Пэт потерял работу… Она не знала, как с этим справиться. Вот почему я испугалась, когда она заговорила про взломщика. Побоялась, что она сходит с ума, — беспокоилась об этом с тех самых пор, как Пэта уволили. И оказалась права… Поэтому она…
Я не ответил.
— Я должна была догадаться, — яростно и глухо сказала Фиона, туже натягивая шарф. — Дженни все хорошо скрывала, но если бы я была повнимательнее, если бы чаще к ним заезжала…
Она ничего не могла сделать, но я ей этого не сказал — мне было нужно, чтобы она терзалась чувством вины.
— Вы уже говорили об этом с Дженни? — спросил я.
— Нет. О Боже, нет. Она послала бы меня ко всем чертям или… — Фиона вздрогнула. — По-вашему, я хочу, чтобы она мне об этом рассказывала?
— А с другими вы об этом говорили?
— Нет. Да и с кем? О таком с соседями не поговоришь. А мама про это узнать не должна. Никогда.
— У вас есть доказательства? Может, Дженни что-то сказала? Может, вы что-то видели? Или это просто инстинкт?
— Нет никаких доказательств. Если я ошиблась… О Боже, как я буду этому рада.
— Я не думаю, что вы ошибаетесь, но проблема вот в чем: у меня тоже нет доказательств. Предъявить в суде рассказ Дженни я не могу, а улик, которые у нас есть, недостаточно даже для того, чтобы арестовать ее. Если я не добуду что-то еще, ее свободе ничто не угрожает.
