В отделе было тихо; когда мы вошли, только двое дежурных оторвались от кофе, чтобы посмотреть, кто это вернулся с добычей с ночной охоты. Парня мы посадили в комнату для допросов. Ричи снял с него наручники, а я прочитал арестованному его права — утомленной скороговоркой, словно это просто никому не нужная волокита. Слово «адвокат» заставило его яростно затрясти головой, а когда я дал ему ручку, он без вопросов поставил подпись — закорючку, в которой можно было разобрать только первую «К». Я взял лист и вышел.
Мы понаблюдали за ним сквозь зеркальное стекло. Я впервые смог рассмотреть его как следует. Короткие каштановые волосы, высокие скулы, выпирающий подбородок с двухдневной рыжеватой щетиной. Одет в потрепанное черное полупальто, толстый серый свитер с высоким горлом и потертые джинсы — отличный выбор для ночной охоты. На ногах треккинговые ботинки — кроссовки он снял. Он оказался старше, чем я думал, лет тридцати, и выше — около шести футов, но настолько тощий, словно находился на последнем этапе голодовки. Из-за худобы он выглядел моложе, меньше — безопаснее. Возможно, именно эта иллюзия безвредности и помогла ему проникнуть в дом Спейнов.
Никаких порезов или синяков, однако они могли быть скрыты под одеждой. Я сдвинул вверх регулятор термостата.
Мне было приятно увидеть его в этой комнате. Вообще наши комнаты для допросов не мешало бы помыть, побрить и приодеть, однако я люблю их все до единой. Они — наша территория, и они сражаются на нашей стороне. В Брокен-Харборе этот человек был тенью, которая проходит сквозь стены, острым запахом крови и морской воды, его глаза — осколками лунного света. А здесь он просто парень. В этих четырех стенах все становятся обычными людьми.
Сгорбившись, он сидел на неудобном стуле и напряженно глядел на лежащие на столе кулаки, словно готовясь к пытке. Он даже не осмотрелся, не увидел линолеум с оспинами — пятнами от потушенных окурков и комочками жвачки, стены, разрисованные граффити, стол, привинченный к полу, картотечный шкаф и тусклый красный огонек видеокамеры, следящей за ним с потолка.
— Что нам про него известно? — спросил я.
Ричи наблюдал так напряженно, что едва не касался носом стекла.
— Он не под кайфом. Сначала я подумал, что он сидит на герыче — такой он тощий, — однако нет.
— По крайней мере, не сейчас. И это хорошо: если мы чего-нибудь от него добьемся, будет жаль, если потом он свалит все на наркоту. Что еще?
— Одиночка. Ночной образ жизни.
— Точно. Все говорит о том, что ему удобнее держаться от людей подальше, чем вступать в контакт, — он кайфует, если может наблюдать. И вломился он в дом, пока Спейнов не было, а не когда они спали. Так что нужно на него поднажать, навалиться обоим сразу. И раз он «сова», то сделать это стоит ближе к утру, когда он ослабеет. Еще что-нибудь?
— Обручального кольца нет. Скорее всего живет один — никто не заметит, что целую ночь его не было, никто не спросит, чем он занимался.
— Для нас это и плюс и минус. Нет соседа, который подтвердит, что в четверг утром наш парень встал в шесть утра и четыре часа подряд гонял стиральную машину, но, с другой стороны, ему ни от кого не нужно скрываться. Когда найдем его конуру, там, вполне возможно, отыщется для нас подарочек — одежда с пятнами крови или та авторучка из свадебного путешествия. Или трофей, который он прихватил вчера ночью.
Парень шевельнулся, потрогал себя за лицо, неуклюже провел пальцами по губам, которые набухли и потрескались, словно он уже много часов провел без воды.
— Вряд ли он сидит в конторе с девяти до пяти, — сказал Ричи. — Скорее безработный или предприниматель, возможно, работает посменно или неполный день — то есть, если нужно, он может всю ночь провести в том логове, не боясь, что уволят. Судя по одежде, он из среднего класса.
— Пожалуй, соглашусь. И в системе его нет — отпечатков в базе не оказалось. Возможно, у него даже нет ни одного знакомого, который сидел. Так что сейчас он сбит с толку и напуган. Это прекрасно, но страх мы прибережем на потом. В данный момент нам нужно, чтобы он был расслаблен; посмотрим, чего мы сумеем добиться от него в этом состоянии, а уж после напугаем так, что он в штаны наложит. Хорошо еще то, что он от нас не смоется. Парень из среднего класса, возможно, уважает власть, не знает, как работает система… Нет, он останется, пока мы его не выкинем.
— Да. Наверное. — Ричи принялся рисовать абстрактные узоры на запотевшем от его дыхания стекле. — И это все, что я могу про него сказать. Знаете что? Парень настолько организован, чтобы устроить это гнездышко, но не настолько — чтобы его разобрать. Ему хватило ума на то, чтобы пробраться в дом, но не на то, чтобы бросить оружие на месте преступления. У него достаточно выдержки, чтобы выжидать в течение нескольких месяцев, но в логово он возвращается всего через два дня после убийства, а ведь он должен был знать, что мы будем следить за укрытием. Что-то я его не понимаю.
Более того, для убийцы он казался слишком слабым и хрупким. Однако на этот счет я не заблуждался: самые жестокие преступники, которых я ловил, после убийства выглядели не опаснее котят — уставшие, довольные.
— У него — как и у всех остальных — выдержки не больше, чем у бабуина, — возразил я. — Все мы мечтаем кого-нибудь убить — только не говори, что у тебя таких мыслей не возникает, — однако эти парни отличаются от нас тем, что себя не останавливают. Копни поглубже, и обнаружишь зверя, который вопит, кидается дерьмом и готов вцепиться тебе в глотку. Вот с кем мы имеем дело. Помни об этом.
Ричи мои слова, похоже, не убедили.
— Думаешь, я к ним несправедлив? — спросил я. — По-твоему, общество обошлось с ними сурово и я должен их пожалеть?
— Не совсем… Если он себя не контролирует, то как ему удавалось так долго сдерживаться?
— Он не сдерживался. Просто мы что-то упускаем.
— Вы о чем?
— Ты сам сказал: несколько месяцев парень просто наблюдал за Спейнами — ну, может, иногда пробирался в дом, если их не было. Это не доказательство его удивительной выдержки — он делал то, что приносит ему кайф. И вдруг он выбегает из своей зоны комфорта — бинокль побоку, прямой контакт. Такое не могло произойти на ровном месте: нет, неделю назад или чуть раньше случилось что-то важное. И нам нужно выяснить — что именно.
Наш парень потер кулаками глаза, уставился на руки так, словно на них кровь или слезы.
— Я тебе вот еще что скажу: он очень привязан к Спейнам.
Ричи перестал рисовать:
— Думаете? А мне казалось, что тут ничего личного. Он так держал дистанцию…
— Нет. Он не профессионал, иначе уже был бы дома — сразу бы врубился, что не арестован, и даже в машину садиться бы не стал. Кроме того, он не психопат, для него Спейны не случайные объекты, которые внезапно оказались забавными. Тихое убийство детей, рукопашная со взрослыми, изуродованное лицо Дженни… Он испытывает к ним какие-то чувства. Ему кажется, что он был близок к ним. Скорее всего Дженни просто улыбнулась ему однажды, стоя в очереди в кассу, однако в его сознании они связаны.
