— Заходи.
Просунув голову внутрь, Попс спросил:
— Как дела?
— Нормально. Рэп любишь?
Он наморщил лоб:
— Рыб? Каких рыб?
— Нет. Музыку. В стиле рэп.
— Лучше уж послушаю, как коты шерсть выплевывают.
— Давай сходим на концерт. Пора тебя просвещать.
С края касселтонского поля для лакросса Тэд Макуэйд наблюдал за своим девятилетним сыном Райаном. Солнце уже зашло, но площадку с новомодным искусственным газоном заливали светом настоящие стадионные прожекторы. Тэд приехал на игру — а что еще оставалось? Сидеть в четырех стенах и плакать? Бывшие друзья («бывшие» — неприятное слово, но он не ощущал в себе благодушия) кивнули ему при встрече, отведя глаза, и теперь даже не подходили, словно пропажа детей — заразная болезнь.
Райан выступал за выездную команду третьеклассников, в которой владение сачком находилось, мягко говоря, где-то между отметками «есть, куда расти» и «полный ноль» — почти все время мяч лежал на земле, подолгу удерживать его в сетке не умели, и игра напоминала свалку хоккеистов, решивших сыграть в регби. Мальчишки носили непомерно большие шлемы, как Великий Газу во «Флинтстоунах», и кто из них кто, было не разобрать. Тэд, пораженный успехами сына, весь матч громко подбадривал Райана, пока тот не снял шлем и оказался вовсе не Райаном.
Стоя особняком от других родителей, Тэд думал о прошедшем дне и почти испытывал радость. Потом, сдавив горло, нахлынуло остальное. Так всегда: за редкое забытье надо платить.
Глядя на поле, он вспоминал Хейли, которая пришла сюда в день открытия и с тех пор часами работала тут над левой. Она постоянно занималась на тренажере в дальнем углу площадки, потому что должна была развить руку: именно на нее станут смотреть отборщики, именно чертова левая — слабое место, не разработаешь левую — не возьмут в Виргинский университет. Хейли беспрестанно тренировала руку — и на поле, и бродя по дому; даже чистить зубы, писать домашние задания стала левой. Все родители в этом городке днем и ночью наседали на детей: «Старайся, учись лучше, чаще ходи на спорт», — лишь бы те попали во вроде бы более престижный колледж. Но Хейли — та подстегивала себя сама. Возможно, слишком сильно. В Виргинский так и не взяли. Левая стала изумительно хороша. Человека с такой ловкостью позвали бы и в команду старшеклассников, а то и на начальный уровень университетской лиги. Но не в Виргинский. Хейли была раздавлена и безутешна. Почему не приняли? Да какая разница — что по большому счету изменилось бы?
Тэду ее страшно не хватало.
И не столько походов на лакросс — в памяти чаще всплывало то, как вместе смотрели телевизор, как она хотела, чтобы он «въехал» в ее любимую музыку, как делилась смешными, на ее взгляд, клипами из «Ю-тьюба»; скучал по всяким глупостям: как Хейли закатывала глаза, когда он изображал на кухне лунную походку, как нарочно при всех смачно целовал Маршу, а дочь не выдерживала и возмущенно вопила: «Фууу! Совсем вы что ли? Тут же дети!»
Супруги по взаимному молчаливому согласию не прикасались друг к другу уже три месяца — слишком остро переживали боль. Это не вызывало напряженности; Тэд чувствовал, как между ними растет пропасть; однако было не до нее — по крайней мере теперь.
Неизвестность давит. Хочешь получить ответ — уже не важно какой — и оттого лишь сильнее мучаешься виной. Тэда глодала совесть, заставляла ворочаться по ночам. В конфликтах он всегда терялся — слишком нервничал. В прошлом году, поспорив с соседом о границе участка, несколько недель не мог спокойно спать — вел мысленный спор, подбирал слова.
Это была его ошибка.
Отцовский закон номер один: в твоем доме дочери ничто не угрожает. Семью бережешь ты. Как ни взгляни на этот кошмар, ясно одно: Тэд не выполнил свои обязанности. Разве кто-то вломился и утащил Хейли? Случись так, вина лежала бы на нем, разве нет? Родитель обязан защищать. Это одно. А если она сама тайком сбежала из дому? Тоже отвечать ему, раз не сумел стать хорошим отцом, которому дочь рассказала бы, что с ней происходит.
Мысли кружили возле одного и того же. Тэд хотел вернуться в прошлое, поправить его, изменить структуру времени. Хейли всегда была сильной, независимой, самодостаточной. Он поражался характеру девочки, явно унаследованному от матери. Не сыграла ли тут свою роль эта ее натура? Не потому ли Тэд заботился о Хейли меньше, чем о Патрисии или Райане?
Беспрестанные и бесполезные мысли.
Он никогда не замечал за собой склонности к депрессиям, но в самые черные дни вспоминал об отцовском пистолете. Сначала выяснить, что никого нет, войти в дом, где прошло его детство и до сих пор жили родители, достать оружие из обувной коробки с верхней полки чулана, спуститься в подвал (седьмой класс, Эмми Стейн, первый поцелуй), потом в прачечную комнатку с цементным полом, а не ковром (проще мыть), сесть, привалившись спиной к стиральной машине, положить дуло в рот и прекратить боль.
Тэд никогда не сделал бы этого со своей семьей, не прибавил бы им страданий. Отцы так не поступают. Он уже все для себя решил, но в страшные моменты откровенности с самим собой думал: почему его так манит мысль об избавлении?
Мяч попал Райану. Тэд попробовал сосредоточиться на матче, на скрытом решеткой шлема лице и искривленном капой рте сына и уловить радость в этом вроде бы незамутненном моменте детства. Он до сих пор не понимал правила лакросса для мальчиков, которые, похоже, полностью отличались от женских, но знал: Райан играет в нападении, в позиции, с которой больше всего шансов забить гол.
Тэд сложил ладони рупором:
— Давай, Райан!
Последний час остальные родители кричали постоянно, но его голос звучал так нелепо и неуместно, что самому делалось неприятно. Тогда он хлопал, но тоже выходило неудобно, будто ладони вдруг стали не того размера.
Тэд на секунду обернулся и увидел его.
Фрэнк Тремонт брел с трудом, словно по щиколотку в снегу, а рядом шагал большой черный парень, явно тоже коп. На мгновение вспыхнула надежда. Но только на мгновение.
Фрэнк плелся, понурив голову; вблизи по одному его виду все сделалось ясно. Тэд почувствовал, как задрожали колени. Тем не менее он взял себя в руки и сам пошел навстречу, лишь бы не тянуть время.
— Где Марша? — спросил Фрэнк.
— У своей матери.
— Надо ее найти. Немедленно.
ГЛАВА 14
Улыбка до ушей засияла на лице Попса, когда он вошел в «Бленд».
— Ты чего? — спросила Уэнди.
— Тут у бара больше пум, чем на всем канале «Дискавери».
Тусклый свет отражался в мутных зеркалах, все посетители носили черное. Насчет клиентуры Попс в чем-то был прав.
— Вообще-то пумами называют взрослых женщин, которые ходят по клубам и снимают мужчин моложе себя.
