— Что с ним?
— Шизофрения с приступами бешенства. Иногда впадает в дикую ярость.
— Нет. Что с ним случилось?
— То есть как — что случилось? Он болен. Причин нет.
«Нет причин» — уже второй раз за день ей говорили эти слова.
— Откуда у людей рак? Думаете, все идет от побоев в детстве? Химический дисбаланс.
Уэнди припомнила слова Фила: чудик, математический гений.
— А лекарства помогают?
— Успокоительные-то ему дают. Знаете, это как пулей с транквилизатором в слона. Все равно не понимает, кто он и где. Когда окончил Принстон, получил работу в фармацевтической компании, но стал прогуливать. Уволили. Стал бродяжничать. Мы восемь лет его искали. А нашли в картонной коробке среди собственных экскрементов со сломанными и не сросшимися нормально костями. Без зубов. Вообще не представляю, как он выживал, добывал еду, через что прошел.
Кельвин снова завопил:
— Гиммлер! Гиммлер любит стейки тунца!
Уэнди взглянула на Рональда:
— Гиммлер? Нацист?
— Вот и я о том же — всегда несет бред.
Кельвин вернулся к блокноту и стал черкать еще яростнее.
— Можно с ним поговорить? — спросила Уэнди.
— Шутите?
— Нет.
— Это бесполезно.
— Но и безвредно.
Рональд посмотрел в окошко.
— Теперь он даже меня почти не узнает — глядит как на пустое место. Я хотел взять его к себе, однако жена, ребенок…
Уэнди промолчала.
— Мы в детстве ходили на «Янки», и Кельвин знал статистику каждого бейсболиста, даже мог объяснить, при каких условиях биту отдают другому игроку. По моему, гений — это проклятие. Некоторые думают: мол, блестящие умы понимают мир так, как остальным не дано, видят истину, а действительность настолько ужасна, что они теряют рассудок. Осознание ведет к сумасшествию.
Уэнди смотрела прямо перед собой.
— Кельвин когда-нибудь рассказывал о Принстоне?
— Мама им гордилась. Все гордились, конечно, — ребята из нашего района в «Лигу плюща» не попадают. Мы переживали, как он туда впишется. Но друзей нашел быстро.
— А теперь эти друзья в беде.
— Вы взгляните на него, мисс Тайнс. Думаете, Кельвин в состоянии им помочь?
— Все-таки я бы попыталась.
Рональд пожал плечами.
Им дали на подпись бумаги об ответственности, посоветовали не подходить слишком близко и вскоре ввели в комнату со стеклянными стенами. Санитары остались у двери. Уэнди с Рональдом усадили довольно далеко от Кельвина, который продолжал черкать в блокноте, — по другую сторону широкого стола.
— Привет, брат.
— Лентяи не понимают сути.
Рональд взглянул на Уэнди и показал жестом: приступайте.
— Кельвин, вы ведь учились в Принстоне?
— А я говорю, Гиммлер любит стейки тунца, — не отрываясь от блокнота, ответил тот.
— Кельвин?
Он продолжал писать.
— Помните Дэна Мерсера?
— Белый мальчик.
— Да. А Фила Тернбола?
— От неэтилированного бензина у жертвователя болит голова.
— Ваши друзья из Принстона.
— О да. Из «Лиги плюща». Там один носил зеленые туфли. Ненавижу зеленые туфли.
— Я тоже.
— Из «Лиги плюща».
— Точно. Ваши друзья из «Лиги плюща» — Дэн, Фил, Стив и Фарли. Помните их?
Кельвин наконец отложил карандаш, поднял глаза — абсолютно пустые глаза — и уставился на Уэнди, совершенно ее не замечая.
— Кельвин?
— Гиммлер любит стейки тунца, — встревоженно прошептал он. — А мэр? Мэр ничуть не меньше.
Рональд безнадежно вздохнул.
Уэнди кое-как поймала взгляд Кельвина.
— Я хочу поговорить о тех, с кем вы проживали в одном номере в колледже.
Кельвин хохотнул:
— Прожевали?
— Да.
— Смешно. — Он захихикал как… как сумасшедший. — Прожевали. Как будто мы там сидели и жевали. Жевали и чавкали. Проживали-прожевали, понимаете?
По крайней мере забыл о кулинарных предпочтениях Гиммлера.
— Так вы помните своих соседей?
Смех тут же прекратился, словно кто-то щелкнул выключателем.
— Они в беде, Кельвин. Дэн Мерсер, Фил Тернбол, Стив Мичиано, Фарли Паркс — у них неприятности.
— Неприятности?
— Да. — Уэнди повторила имена, потом еще раз.
Лицо Кельвина начало меняться, черты вдруг перекорежило, он заплакал.
— Нет, о Господи, нет…
Рональд вскочил, потянул к брату руки и замер от вопля — внезапного, пронзительного. Уэнди отшатнулась.
Кельвин выкатил глаза.
— Лицо со шрамом! — Он быстро встал, опрокинув стул, увидел приближающихся санитаров, которые на ходу вызывали подмогу, снова завопил и отбежал в угол. — Лицо со шрамом! До всех до нас доберется. Лицо со шрамом!
— У кого лицо со шрамом? — тоже во весь голос спросила Уэнди.
— Да отстаньте вы от него! — потребовал Рональд.
— Лицо со шрамом! — Кельвин зажмурил глаза и обхватил голову, словно та вот-вот развалится на части. — Я говорил им! Предупреждал!
— Кого? О чем?
— Хватит! — приказал Рональд.
Кельвин, увидев наступающих медбратьев, заорал:
— Прекратите охоту! Прекратите охоту! — потом рухнул на пол и побежал на четвереньках.
Рональд, плача, попробовал успокоить брата. Тот встал, и тут же на него, как игроки в американский футбол, накинулись санитары — один крепко схватил за пояс, другой за плечи.
— Осторожно! Не пораньте!
Кельвина на полу уже чем-то связывали, Рональд все умолял не поранить брата, а Уэнди протискивалась поближе. Наконец она поймала взгляд больного.
— Объясните, Кельвин.
— Я говорил им, — прошептал тот, — предупреждал.
— О чем?
Больной заплакал. Рональд схватил Уэнди за плечо, попробовал оттащить, но она отбросила его руку.
— О чем предупреждали?
В комнату вошел третий санитар и шприцем с тонкой иглой сделал Кельвину укол в плечо. Тот посмотрел Уэнди прямо в глаза и проговорил неожиданно спокойным голосом:
— Не охотиться. Мы должны прекратить охоту.
— Какую охоту?
