Будущее представлялось беспросветным.
Из задумчивости графиню вывело тонкое попискивание. Посмотрев вниз, Луиза увидела большую крысу. Узкий луч, пробившийся через щель в двери, отразился в крохотных черных глазках. Крыса доверительно топталась рядом, как если бы графиня была ее старой знакомой.
— Я здесь ненадолго, — проговорила графиня и пнула носком башмака прямо в заостренную мордочку. Крыса обиженно пискнув, отскочила.
Осмотрев помещение, Луиза заметила небольшой пук соломы и, стараясь не перепачкать платье, аккуратно присела. Настоящая леди не должна потерять своего обаяния даже в темнице. Наверняка ее исчезновением уже обеспокоены, и шведский посол предпринимает шаги, чтобы вытащить ее из каземата.
Минуты плавно перетекали в вечность. В действительности прошло не так уж много времени: солнце, оторвавшись от горизонта, поползло по небосводу, после чего устроилось на макушке церквей и теперь нещадно припекало крышу.
Сначала за дверью послышались голоса. Слов было не различить, но становилось понятно, что там звучал оживленный разговор. Вслушавшись, графиня разобрала свое имя. Приникнув к щели, она увидела, как через широкий двор, энергично размахивая руками, прямиком к темнице направлялся высокий слегка сутулый человек с длинными растрепанными волосами. Следом, едва поспевая за ним, в длинных кафтанах топали бояре и несколько солдат, вооруженных пищалями.
Стрелец, стоявший на карауле в темнице, подскочив к высокому человеку, принялся энергично отвешивать поклоны, едва не задевая кудрями землю.
— Отворяй, давай, — распорядился высокий дворянин, нервно дернув головой.
В подошедшем человеке графиня узнала царя Петра. Именно таким его и описывали. В самодержце не было ничего величественного. Даже своей одеждой он почти не отличался от окружавших его слуг. Но одного взгляда было достаточно, чтобы понять: этот человек наделен немалой властью.
Распрямившись, охранник заторопился открывать дверь.
Отъехала в сторону щеколда, и дверь отворилась с тяжелым скрипом. Поток света ударил в лицо, на какой-то миг ослепив пленницу. Спустя несколько секунд она увидела прямо перед собой царя Петра. Царь был значительно выше, чем представлялось через щель темницы. Отличительными чертами его внешности являлись невероятная худоба и длинные руки, которые почти достигали колен. Черты лица были правильными и приятными, а аккуратно постриженные усики выдавали в самодержце человека щеголеватого, умевшего следить за собой. Но выпуклые большие глаза глядели внимательно и настороженно. В какой-то момент графиня Корф испытала страх, понимая, что всецело зависит от этого высокого и очень нескладного молодого человека.
Некоторое время они рассматривали друг друга: графиня с затаенным страхом, замешанным на надежде, а царь с откровенным любопытством. Но вот губы Петра дрогнули, и худощавое скуластое лицо осветила по-детски беззащитная улыбка.
— Кесарь, мать твою! — громко закричал царь Петр. — Куда запропастился?!
— Я здесь, государь, — выкатился перепуганный князь Ромодановский из середины толпы.
— Чего же ты такую красу под замками держишь?
— Так документов у нее нет, — обескураженно произнес стольник.
— Эх, ты, боярин, чугунная голова! Посмотри, как ты девку напугал. Вон как таращится! Фу, ты, а смрад-то здесь какой. Совсем красоту сгноить хочешь?! Что о нас тогда иноземные государи подумают? Вот что, Федор Юрьевич, сам справишь ей документ, и чтобы впредь ее больше никто не наказывал.
— Все сделаю, как велишь, государь-батюшка, — рьяно заверил Ромодановский.
— Спасибо, ваше величество, — поклонилась графиня.
— Так она еще и по-русски говорит.
— Немного, — улыбнулась графиня.
— Где ты русскому научилась?
— Меня научила моя бабушка. Она долгое время проживала в Московии.
— Ну коли так… А благодарить не стоит. Ради моего соседа и брата Карла ХII чего только не сделаешь. — Глянув на гибкую длинную шею, царь задумчиво произнес: — Хотя кто знает, может быть еще и отыщется способ, чтобы отблагодарить своего благодетеля. Так куда же тебя, девица, отвезти?
— В Немецкую слободу. Там проживает мой дядя.
— Государь, — наклонился к Петру Меншиков, — да куда же ее сажать, ведь в твоем экипаже министр Саксонии едет…
Петр недоуменно взглянул на верного слугу.
— Неужели ты думаешь, что я девку на министра променяю? Гони его в шею, пусть до Кремля пешком топает!
* * *
После рождения третьего сына Евдокия Ивановна Голицына утратила свою былую дородность. Особенно худоба проявлялась на лице, заостряя и без того выпуклые скулы. Но чувства князя оттого не притупились, и Василий Василевич по-прежнему оставался с ней нежен.
Старый слуга, запалив на столе свечи, удалился из комнаты неторопливым шаркающим шагом. Зыбкое пламя, распаляясь, бросало на стены неровные тени. Блики падали и на лик княгини, от чего ее по-прежнему красивое лицо выглядело почти таинственным.
Не удержавшись, Василий Васильевич взял хрупкие пальчики жены в свои ладони, вызвав поощрительную улыбку супруги.
Решительность Софьи Алексеевны приводила его в уныние, рядом с ней Голицын чувствовал себя едва ли не слугой. И только дома мог позволить себе остаться тем, кем он был на самом деле: нерешительным и мягким человеком, так ценящим домашний уют.
На прошлой недели князь хотел оставить придворную службу и посвятить себя поэзии. Василий Васильевич даже подыскал подходящие слова, какие следовало сказать государыне при встрече, но, натолкнувшись тогда на упрямый взгляд Софьи, неожиданно стушевался и дал себе слово проводить ее до престола. Без Петра.
Евдокия не могла не знать о его связи с царицей, однако даже взглядом не показала своего неудовольствия.
В какой-то степени жаркая, почти безрассудная любовь Софьи начинала утомлять Голицына. Василий Васильевич понимал, что занимает в ее мыслях центральное место и что все свои дальнейшие планы она связывает только с ним. А цель у царевны была настолько высока, что от нее невольно захватывало дух.
Находясь в своем дворце, рядом с любимой женой, князь Голицын вдруг отчетливо осознал, что ему чуждо стремление Софьи к абсолютной власти. И уж тем более он не готов восседать с ней на престоле.
— Как ты себя чувствуешь, Евдокия?
Глаза женщины немедленно наполнились счастьем. В ответ — лишь легкая улыбка. Вчера, сославшись на недомогание, Евдокия Ивановна отказалась от ужина и ушла почивать в одиночестве. Сейчас, будто бы извиняясь за свою вчерашнюю слабость, распорядилась приготовить жареного гуся — любимое блюдо Василия Васильевича — и зажечь свечи.
— Когда ты рядом со мной, я понимаю, что такое настоящее счастье. Я так редко тебя вижу, Василий, — мягким голосом произнесла Евдокия.
