— Свет мой батюшка, надежда моя, — протянула ласковым голосом Софья Алексеевна. — Я же тебя вчера ждала. Ты подумать обещал.
Пухлая рука государыни скользнула к ладони князя, а потом, словно устыдившись откровенности, остановилась, не добравшись до кончиков пальцев всего лишь на дюйм.
— Софья, мы уже говорили с тобой об этом, — устало протянул князь. — Не могу я оставить жену.
— Василий, — взмолилась царевна, — подумай, как мы бы с тобой жили счастливо, если бы были вместе…
— Мы с тобой и так вместе…
— Отправь ее в монастырь! А потом женись на мне. Государем всея Руси будешь!
— Не могу я супружницу отправить в монастырь. Пойми ты, Софья, жена она мне. Что люди на это скажут? А потом у нас ведь детишки подрастают, каково же им без матери будет?
Лицо государыни посуровело.
— А разве я тебе деток не нарожала? Разве они не твои?
Густые брови Софьи Алексеевны сомкнулись на переносице. Еще какую-то минуту назад она гляделась мягкой, как взбитая перина, и вот теперь черты разом погрубели, сделавшись почти мужскими. На выпуклых скулах проступили крупные родинки, заросшие черными неопрятными волосами.
Теперь понятно, почему челяди она внушала такой трепет. Смотреть на нее было страшно.
— Не о том ты говоришь, Софья, — покачал головой Василий Васильевич, стараясь сгладить неловкость.
— Чем же я тебе не люба?
— Люба ты мне, Софьюшка… Только ведь мы с Евдокией в церкви венчаны. Я клятву перед богом давал. Не могу я ее нарушить.
Полное лицо царевны разом размякло.
— И мне дашь. Всяк тебя батюшкой величать будет.
Василий Васильевич вздохнул:
— Да мне и без того хлопот хватает. А потом еще это… О государстве я думаю, ведь все на мне держится, за все я отвечаю. Ежели что не так пойдет… Тут вот как-то после вечерни посол голландский за Кокуй вышел, так у него кошель пограбили с серебром да порты сняли.
— Как же это он бесштанный до дому-то дотопал? — не то посочувствовала, не то съязвила государыня.
— А вот так и дотопал! Только потом разговоров на всю Москву было. Голландцы ко мне целой толпой заявились, требовали, чтобы разбойников разыскал.
— И ты что?
— И что мне объяснить? Говорю им, стрельцов пошлю, татей непременно отыщут. А сам думаю, пусть бы порадовался, что живота не лишили, а он о пропавшем серебре кручинится. Но разве только это! — почти в отчаянии воскликнул Василий Васильевич. — Всеми делами зараз заниматься приходиться: за государством смотри, жалобщиков и всяких ябедников принимай. Все ко мне идут! Ладно, чего уж об этом… Ты вот, говоришь, царем будь… Думаешь, легко это?
— Василий, я же не говорю, что легко, а только возможно, — взмолилась Софья. — Все в нашей власти. Нужен ты мне!
— А не думаешь о том, что братец твой младший подрастает? Не боишься, что может прийти время, когда он сам к тебе заявится и скажет, а не пора ли тебе, Софья, в монастырь? Дескать, вырос я уже, царем стал!
Дверь в Думу слегка приоткрылась, и в щель протиснулась остроносая физиономия ведуньи. Не далее как три дня назад она пообещала приготовить приворот на любовь, замешанный на курином помете. Государыне оставалось только вспрыснуть отвар в чай Голицыну, а там дождаться, пока он спечется и сам предложит Софье пойти под венец.
Старушечьи глаза подслеповато прищурились, пытаясь проникнуть в полумрак. Князь Голицын, распрямив спину, сидел сычом. Да и царевна пригорюнилась. Непохоже, чтобы между полюбовниками все как надо заладилось. Видать, куриный помет не столь ядреным оказался. Нужно будет на птичьем дворе подходящий подыскать.
Вздохнула старуха горестно и прикрыла за собой дверь, едва не прищемив хвост белому нахальному коту, пытавшемуся протиснуться в проем. Огромный, с пушистой шерстью, он важно прошел до середины комнаты, осмотрелся величаво и, развалившись, принялся лизать под хвостом.
— Молод он еще, — отмахнулась царевна.
— Это сейчас он молод, а что будет через годик, когда баловство закончится? — засомневался князь.
— Да у него в голове только баталии одни! Вот всех гусей на озере перепугал со своей флотилией. Теперь там даже карасей не наловишь.
— Что-то в твоем братце есть, — задумчиво протянул Василий Голицын. — Если голову где-нибудь в потешных бранях не сломит, то большим государем может стать. Как-то я мимо Преображенского села проезжал, так его потешные полки в это время крепость брали. И что ты думаешь… Твой братец впереди всех бежал, а еще саблей размахивал. От прочих солдат его и не отличишь. Так ему в горячке сражения даже по уху двинули. А он только кафтан отряхнул и далее помчался. А потом на крепость стал карабкаться. Шустрый он у тебя, раньше других залез.
— И голову не свернул? — с надеждой спросила царевна.
— Не свернул… Потом на самой стене побоище учинил. Трое детин его обступили, так он их как котят от себя расшвырял. Так что и силушкой Петр не обижен. А ведь Петр и вправду тебя с трона спихнет и с детьми твоими не посчитается.
Кот подправил помятую красоту и, выгнув спину, направился прямиком к Василию Васильевичу. Потерся белым бочком о шерстяные гольфы князя и, промурлыкав, запросился на колени. Князь осторожно отодвинул кота ногой, и тот, обиженно подняв хвост, прыгнул на руки государыни.
Вот где настоящее раздолье!
Потоптавшись на широких бедрах царевны, он вытянулся и сладко заурчал под широкой и мягкой ладонью. Короткие пальцы государыни зарылись в густую шерсть.
Царевна посуровела:
— Что же ты предлагаешь?
— Мое дело предупредить, а твое решать.
— Сама об этом думала не раз. Как-то нам избавиться от него нужно, — просто сказала Софья Алексеевна. — Если мы этого не сделаем, так он ни тебе, ни мне покоя не даст.
— Что же ты предлагаешь? Порешить его, что ли? — не сразу подобрал князь подходящее словцо.
Пальцы государыни сцепились, вырвав на загривке у кота волоски. Животное недовольно пискнуло и укоризненно взглянуло на Софью Алексеевну.
— А хоть бы и убить!
— Было у нас уже на Руси убийство, — горестно заметил князь. — До сих пор народ успокоить не можем.
— Сейчас все будет иначе, — заверила Софья. — Петр любит тушить огонь. Его легко убить во время одного из пожаров. Например, придавит горящая балка. Все будет напоминать несчастный случай.
— Если с Петром что-то случится в Москве, так тебя же первую и обвинят, Софья.
— Что же тогда нам остается? Ждать, пока он нам шею свернет? А ведь правильно ты говоришь! Так оно и будет! Мне тут сказывали, что Петр грозил мне. Говорил, что никогда стрелецкий бунт не забудет. Придет время, и он обязательно со мной поквитается.
