Оторвавшись от письма, Федор Юрьевич произнес:
— Ишь ты, сукины дети!
— Ты далее читай, князь, — с усмешкой поторопил посыльный.
Князь Ромодановский углубился в чтение:
«…В-третьих, Карл ХII списался с Ханом Крымским для союза против России. В-четвертых, шведский король хочет опереться на крамольников в русском государстве. Такая партия уже имеется. Карл рассчитывает, что перед вторжением они поднимут народный бунт, чтобы сместить государя и на престол посадить его старшую сестру Софью. Спрашивал ты, князь, о здоровьице моем, так я могу сообщить тебе, что у меня все складно. Вашими молитвами здоров, чего и вам желаю. А на том кланяюсь. Князь Воронцов. Да хранит вас Бог!».
Свернув письмо, князь Ромодановский призадумался. Было над чем поразмыслить.
Князь Воронцов возглавлял русскую посольскую службу в Швеции, насчитывающую трех дьяков да двух денщиков. При дворе Карла XII князь пребывал уже не один год и даже сумел полюбиться местной аристократии, ценившей его за острый ум и легкий характер. Казалось, князя ничего не интересует, кроме королевских балов и легкого адюльтера. В действительности за наигранным весельем Романа Артемьевича таился проницательным ум, от внимания которого не ускользала ни одна мелочь, происходящая в шведском королевстве.
Все донесения князя Воронцова были лаконичны и необычайно точны. Федор Юрьевич даже не мог припомнить, чтобы его опасения в дальнейшем не оправдались.
Вздохнув глубоко, Ромодановский спросил:
— Он с тобой говорил об этом?
— Обстоятельно, Федор Юрьевич, — отвечал посыльный.
Перевозя письмо в Россию, Обольянинов рисковал крепко. Окажись оно в руках шведской стороны, вряд ли им удалось бы повстречаться.
— Выходит, война?
— Получается так, Федор Юрьевич.
— Надо бы до государя довести.
— Доведу.
— А у самого-то как дела, Федор Юрьевич?
Князь Ромодановский вздохнул тяжко. Даже коли пожалуешься, так кто же поймет?
— У меня своих дел нет. Служу… государю. Что там о Петре Алексеевиче в Европах молвят?
— Разное, — уклончиво ответил князь.
Ромодановский насторожился.
— Известно, что разное. Только давай, говори без утайки.
— Как есть?
— Хотелось бы, князь.
— Говорят о том, что государь в потешных баталиях с молодых лет чучела рубил, а ныне свою руку над стрельцами утвердил.
Ромодановский аж крякнул:
— Вот оно как! Такое государю не поведаешь, но и забывать об этом не следует. Да не тяни ты, князь, — поторопил Ромодановский. — Что еще говорят?
— Многие и вовсе сомневаются, а взаправду ли Петр Алексеевич царь?
— Как так?! — изумился Федор Юрьевич.
— Говорят о том, что он немилосердно людей бьет своими руками, что для настоящего государя недостойно.
— Ишь ты! Им бы таких смутьянов, как в России, тогда бы по-другому заговорили. Ты вот что, князь. Эти богохульные разговоры о государе пресекай! А ежели царь наш и опутан мятежным духом, то такого нам господь послал, а значит, нужно терпеть. Говорить так могут только изменники!
Вздохнув, Обольянинов произнес:
— Делаю все возможное, князь, а только на каждый роток не накинешь платок.
— А что на шведском дворе изрекают?
— Говорят, что государь с Анной Монс расстался.
Боярин всплеснул руками:
— Ишь ты! И это им известно. А им то что за дело?
— А еще говорят, что у государя появилась новая любава. Будто бы он в ней души не чает. Верно?
Широкое чело боярина резанула глубокая морщина, добавив мудрости. Нерадивые подданные из кого угодно Сократа сделают!
— Кхе… Кхе… Это у государя надо спросить, — на мгновение лицо Ромодановского озарила плутоватая улыбка. — Хотя Петр Алексеевич никогда в монахах не хаживал. Пусть так и будет… Послушай, Григорий Юрьевич, уж больно ты на иноземца похож, даже не только платьем, но и ликом.
Широкая грудная клетка Обольянинова поднялась от глубоко вздоха, да и замерла:
— Приходится соответствовать. Знаешь, я даже мыслить по-иноземному начинаю. Иногда думаю, а не сорвать ли все эти тряпки да не податься ли к дому!
— Придется послужить, — серьезно наказал князь. — Рано еще облачение сбрасывать. Как там гетман Мазепа? Ох, не нравится он мне, — покачал головой Федор Юрьевич. — Наверняка что-то лихое задумал. Попади он к нам в Преображенский приказ, так мои молодцы душу из него бы наизнанку вывернули.
— Верно опасаешься, князь. Плут он большой, об этом и в Европе известно!
— Только непонятно, за что его Петр Алексеевич привечает. Казачество его не любит. Называют «ляхом».
— Да как же иначе-то, если он состоял при дворе польского короля! Ведомо мне, что он ведет тайные переговоры со шведами и Августом. Хочет их склонить на войну с Россией. Обещал о переходе Украины под власть Речи Посполитой.
— Вот только не все это Петру Алексеевичу скажешь. Доверчив он, право, как дите малое. И больше всего доверяет этому изменнику Ивашке Мазепе! Я тут как-то доложил ему о кознях Мазепы, но он мне не поверил, просил назвать людей, что донос на гетмана написали, — в словах Ромодановского прозвучала откровенная обида, а на выпуклом лбу выступили капельки пота. — Так я по своему скудоумию и назвал их. А он возьми и отправь мое письмецо к Мазепе. А тот, не долго думая, и казнил их, как изменников! Горько вспоминать… Погибшие не Мазепе служили, а интересам России, даже жалованья не просили. Так что теперь не знаю, на кого и опираться.
— Есть такие люди, Федор Юрьевич, — заверил с жаром Обольянинов; достав из кармана листок, протянул его князю Ромодановскому. — Запомни их. Писать они будут тебе в приказ, а не государю. А уж ты сам делай выводы. Только о них, кроме тебя, никто ведать не должен. Если о них узнает Мазепа, так непременно казнит. Один из них — глава охотного полка, личной гвардии гетмана, двое других — старшины. Еще трое из городского казачества. Вот уж кто гетмана ненавидит! Так что спуску они ему не дадут! А уж ты их не обижай. Если Карл надумает на Россию через Украину пойти, так они попортят ему кровушки!
Федор Юрьевич взял клочок бумаги, слегка потрепанный по краям. Широкое лицо боярина расплылось в улыбке.
— Не беспокойся, Григорий Юрьевич, буду их беречь пуще своего глаза, — заверил боярин. — Тебя-то никто не видел, мало ли? Мои-то молодцы в Преображенском приказе народ верный, но ведь иные могут быть.
Обольянинов довольно хмыкнул:
— Меня под этим нарядом не всякий узнает. Тут боярина Салтыкова повстречал на подворье, так он меня за немца принял. А ведь нос к носу столкнулись, вот так-то! Пойду я, князь, — поднялся Григорий, — дел много. А то ведь и вправду кто-нибудь признать может. Ты меня не провожай, так-то оно вернее будет. Чего же внимание привлекать?
