— Мои люди готовы, — отозвался он с готовностью, — и ждут распоряжений.
— Вот и славно. Приступайте!
Глава 25 БОМБАРДИР ПЕТРУША МИХАЙЛОВ
Петра Алексеевича влекли новые страны, и негостеприимную Ригу он покидал без особого сожаления, понимая, что его инкогнито раскрыто.
Прижавшись бортом к причалу, на волнах покачивался огромный фрегат «Святой Георгий», на котором русскому государю предстояло отправиться в Пруссию. По соседству со «Святым Георгием» стоял могучий корабль под голландским флагом.
— Чье судно? — спросил царь, повернувшись к думному дьяку Украинцеву, который, казалось, ведал обо всем на свете.
— Это боевой голландский корабль, государь, — протянул тот уважительно, осматривая иноземное судно. — Восемьдесят пушек насчитал. А может, и поболее будет.
— Что у тебя рожа такая хитрая, дьяк? — спросил Петр Алексеевич. — Надул, что ли, кого?
— Как тебе сказать, Петр Алексеевич. С Риги-то нас выпроводили, а ведь не знает швед, что мы еще сюда вернемся. Я ведь и план крепости нарисовал. Может, еще и сгодится!
— Может, и сгодится, — хмуро буркнул Петр, думая о своем.
Когда-то за прибалтийскую землю пытался зацепиться его родитель Алексей Михайлович. Знал бы покойный батюшка о том, что в шведскую землю его отпрыску придется входить под вымышленным именем…
— Что у тебя еще?
— Уже загрузились, государь. Тебя ждем.
— Что за дурья башка! — в досаде воскликнул Петр Алексеевич, хлопнув ладонями по бокам. — Сказано же: я Петр Михайлов, бомбардир Преображенского полка.
— Так-то оно, конечно, так, — виновато залепетал думный дьяк. — А только оно как-то непривычно.
— А ты привыкай, бесталанная головушка. В Европу едем! А теперь сызнова обзови!
Выпятив тощую грудь, дьяк рассерженно сдвинул брови:
— Ну чего встал, Петрушка! Давай на корабль беги, если не хочешь от Франца Лефорта розги схлопотать!
Лицо Петра неприязненно дернулось, рука с дубиной взметнулась было для удара. В какой-то момент дьяку показалось, что она опустится на его спину, но уже в следующий момент заточенный конец посоха уверенно воткнулся в песок, а Петр Алексеевич разразился громким смехом. Шведы, плотной группой стоявшие неподалеку, с удивлением смотрели на развеселившегося Петра. Недоуменно переглядывались — оказывается, русский царь способен быть и таким.
Государь Петр Алексеевич вступил на трап. Дерево под его тяжелым шагом прогнулось, заскрипело, грозя развалиться по кусочкам.
— Петруха, может быть, тебе подсобить? — поинтересовался думный дьяк, стоящий за спиной. — А то ведь и шею свернуть можешь.
— А ну пошел! — взмахнул тростью государь. — Обойдусь!
Крепко уцепившись рукой за поручни, Петр Алексеевич уверенно прошел по трапу. И не сумел сдержать вздоха облегчения, когда ступил на борт фрегата. Матросы с улыбкой наблюдали за передвижениями государя, отмечая его справный шаг. Здесь же на палубе, возвышаясь на целую голову над остальными, стоял Лефорт, так же широко улыбаясь.
Приобняв Петра, взошедшего на борт, он весело сообщил:
— Пришло письмо от курфюрста прусского Фридриха. Питер, кажется, твоему инкогнито пришел конец, герцог ждет тебя в своем дворце.
Махнув безнадежно рукой, Петр произнес:
— Все едино! Ну, чего, ротозеи, повылупились! — Густые брови государя грозно сомкнулись на самой переносице. — Тронулись! Курфюрст прусский дожидается.
Ветер надул паруса. Корабль качнуло.
— Отдать швартовы!
Петр Алексеевич впервые видел Балтийское море. Вцепившись в борта, он смотрел вдаль, не замечая того, что ветер, явно злясь, трепал его кудри. Казалось, что холод не брал его совсем.
— Далеко ли до Кенигсберга? — спросил он у подошедшего капитана.
— Рядышком, Питер, — отвечал тот, вытаскивая трубку изо рта. — Ты даже продрогнуть не успеешь.
Достав кожаный кошель, Петр поковырялся в нем длинными пальцами и выудил несколько серебряных монет.
— На вот тебе три рубля! — сунул он в ладонь капитана деньги. — Как приедешь в порт, выпьешь пива!
— Благодарствую, Питер, — не сумел сдержать улыбки капитан.
Деньги немалые, если учитывать, что уличных девок Петр Алексеевич одаривал целковым.
— Пойду в каюту отсыпаться, — отошел от борта Петр Алексеевич. — Будем подходить, разбудишь!
— Непременно… Питер! — произнес капитан, ссыпая в карман жалование.
* * *
Кенигсберг был единственным городом, где прусский курфюрст Фридрих чувствовал себя по-настоящему дома. Всякий раз он уезжал из родного города с неохотой, не забывая забирать в дорогу любимые вещи, при этом проклиная суровую необходимость, что заставила его покинуть замок.
Лучшего место для отдыха, чем объятия любимой жены Софьи Шарлотты, придумать было трудно, а потому большую часть времени в замке он проводил с ней наедине.
Имея привлекательную внешность, Софья Шарлотта обладала незаурядным умом, и курфюрст порой ловил себя на мысли, что супруга дает куда более разумные советы, чем многие министры.
В этот раз ему выпала нелегкая задача: следовало встретить посольство русского царя, в котором, как ему стало известно, находился и сам царь Петр, рассчитывавший сохранить инкогнито до конца путешествия. Правила международной дипломатии предписывали оказать прибывающему царю подобающие почести: в знак приветствия судну полагалось произвести пушечный залп, а гренадерам выстроиться в почетном карауле. Затем со всем почетом гость должен был быть препровожден во дворец. Проявляя уважение к царственному сану, курфюрсту следовало принять монарха у себя, встречая у входа во дворец.
Как радушный хозяин Фридрих обязан был предоставить русскому царю помещение, в котором тот вольготно бы себя чувствовал вместе с сопровождавшей его челядью.
Но сложность заключалась в том, что русский царь категорически не желал объявлять себя и упорно прятался за личиной капитана Петра Михайлова. И в этом заключался один из самых сложных дипломатических ребусов, с которым Фридриху когда-либо приходилось сталкиваться.
Если кто и мог в этом разобраться, так это его мудрая женушка.
Фридрих подвинулся чуток ближе и почувствовал, что волосы Софии Шарлотты благоухают ароматом. Интересно, какие именно цветы она использует для духов? Розы?
Уже который месяц София заводила разговор о том, чтобы муж основал в Пруссии Академию наук. И Фридрих всерьез подозревал, что лучшие умы отечества она рассчитывала привлечь для улучшения своего парфюма.
Истомленная и разнеженная, герцогиня спала. Подобное с ней случалось всякий раз после любовных объятий. Раскрасневшаяся, со сбившейся прической, она была прекрасна. Для Фридриха это был второй брак. И если первый с полным правом легко назвать политическим, служившим исключительно интересам Пруссии, то второй был заключен по любви.
