— Нет конечно! Как можно задавать девушке такие чудовищные вопросы.
— Я имею в виду — в одном доме.
— А, нет. Мы часто навещали друг друга, но, конечно, после того как мы с Луисом подружились, я сказала Полю, что будет лучше, если мы больше не будем видеться. Понимаете, Поль так меня любил, а Луис мог вообразить себе всякое — правда, Луис?
— Это уж точно, моя сладкая.
— А полиции вы об этих письмах не рассказали?
— Нет, — решительно ответила мисс Гарленд. — Я бы, может, и рассказала, если б они спросили как следует, но этот толстяк Ампелти так со мной говорил, будто я не порядочная девушка. Так что я ему сказала: «Ничего об этом не знаю. У вас на меня ничего нет. А отвечать на дурацкие вопросы я буду, только если вы меня привезете в ваш вонючий участок и предъявите обвинение». Так я и сказала! — Мисс Гарленд, до того безупречно владевшая голосом, сорвалась на визг. — «А если вы так сделаете, то все равно ничего не добьетесь, — сказала я им, — потому что о Поле Алексисе я ничегошеньки не знаю, я его несколько месяцев не видела. Кого хотите спросите. И вот еще что: если вы станете так запугивать порядочных девушек, у вас будут неприятности, мистер Брюхампелти-Обжирампелти! Так что валите-ка вы отсюда». Так и сказала. Хорошо, что у нас в стране закон защищает девушек, таких как я.
— Прелесть. Так бы ее и съел! — восхищенно проговорил да Сото.
Казалось, от Лейлы Гарленд, которую Гарриет мысленно заклеймила как «обычную мелкую хищницу, самодовольную, что твоя мартышка», больше никаких сведений не добиться. Что касается да Сото, то он выглядел вполне безобидным и, похоже, не имел веских причин разделываться с Алексисом. Конечно, с этими вкрадчивыми людьми неясной национальности ничего нельзя знать наверняка. Как только она это подумала, да Сото вынул часы.
— Прошу меня извинить, леди и джентльмены. У меня в два часа репетиция. Как всегда по вторникам и четвергам.
Он поклонился и направился прочь своей изящной походкой, ленивой и развязной одновременно. Может быть, он специально упомянул четверги, чтобы обратить внимание на то, что у него алиби? А откуда он знал, на какое время нужно алиби? Эта подробность в газеты не попала и, пока идет следствие, вряд ли попадет. А с другой стороны — стоит ли вообще придавать значение его реплике? Подтвердить или опровергнуть алиби, связанное с репетицией оркестра, легче легкого. Гарриет вдруг подумала: возможно, полиция уже спрашивала да Сото, что он делал в прошлый четверг. Но они, конечно, не стали бы уточнять, какое время им важнее всего. Они согласились, что чем меньше все будут знать о времени, тем лучше. Это окажется на руку, если кто-нибудь начнет размахивать алиби на два часа.
Гарриет вернулась в отель в сопровождении Антуана, так ничего и не решив насчет да Сото. Было всего четверть третьего. Достаточно времени, чтобы реализовать новый план, зародившийся у нее в голове. Она сложила в чемодан немного одежды и отправилась беседовать с квартирной хозяйкой Поля Алексиса — миссис Лефранк.
Дверь дома, где сдавались дешевые меблированные комнаты, открыла дородная особа с медно-красными волосами, одетая в розовый халат, чулки со спущенными петлями и зеленые бархатные туфли без задника. Обильно напудренную шею обвивали бусы из искусственного янтаря размером с голубиное яйцо.
— Доброе утро, — сказала Гарриет. — Я ищу комнату.
Дама пристально оглядела ее и произнесла:
— Милочка, вы профессионалка?
Ответить «да» было соблазнительно, но небезопасно. Судя по виду миссис Лефранк, все, чего она не знала о профессионалках, уместилось бы на трехпенсовой монете. Кроме того, Гарриет становилась известной в Уилверкомбе личностью и не могла надеяться надолго сохранить инкогнито.
— Нет. Я пишу книги. Дело в том, миссис Лефранк, что это я на прошлой неделе нашла бедного мистера Алексиса. Я остановилась в «Гранд-отеле», но там ужасно дорого. И я подумала, что если у вас еще свободна комната, то я могла бы ее занять.
— Вон оно что. — Миссис Лефранк открыла дверь чуть шире. Похоже, она разрывалась между любопытством и подозрительностью. — Ну, я даже не знаю. Вы не из этих журналистов?
— О боже, нет, — ответила Гарриет.
— Потому что с этими типами, — сказала миссис Лефранк, — никогда не знаешь, чего ждать. Я прямо до смерти вся издергалась, пока они совали свои длинные носы в мою частную жизнь. Но вы-то, понятно, не можете этим не интересоваться, да? Это же вы нашли его, бедняжку. Заходите внутрь. Вы меня простите, что я в одном неглиже? Если б я не сновала вверх-вниз, вверх-вниз, не спуская глаз с этой девицы, не знаю, что бы с нами было. С утра все некогда привести себя в порядок. Вам комната надолго нужна?
— Я точно не знаю. Зависит от того, когда начнется дознание.
— Ах да. Им же сперва еще надо найти его, бедного ягненочка, так ведь? Знаете, я так за него переживаю, ночами не сплю, представляя, как его там полощет в этом отвратительном море. Осторожнее, милочка, тут ведерко для угля, сколько раз я говорила девчонке, чтоб не оставляла его на лестнице. Вот славная комнатка на втором этаже — пожалуй, лучшая во всем доме, и кровать там удобная. Бедный мистер Алексис всегда говорил, что он тут как дома, а мне он был как сын, это уж точно.
Миссис Лефранк шла вверх по лестнице, зеленые туфли хлопали ее по пяткам, открывая большущие дыры на чулках.
— Сюда, милочка! — позвала она, распахивая дверь. — В Уилверкомбе вам не найти комнаты лучше, это уж точно, тут хорошо и тихо, вы тут прекрасно сможете писать. Тут прибрали, его одежду и вещи вынесли, а если вам не понравится, что тут остались его книги и кое-какие мелочи, я их сейчас же заберу. Да что там, я думаю, вы не будете против. Он же не в этой комнате умер, бедняжка. Мистер Алексис был слишком хорошо воспитан, чтобы совершить столь неразумный поступок в чужом доме. Такие вещи приносят дому дурную славу, ничего не скажешь. А люди станут обвинять тебя в том, чего ни одна женщина не в силах предотвратить, как бы она ни старалась сделать своих постояльцев счастливыми. А что касается книжек — если бы там была какая-нибудь зараза, их бы пришлось уничтожить, хотя я понятия не имею, кому они теперь принадлежат, и полиция тоже не знает, а я думаю, они тут как раз на месте, я же ему как мать была весь прошлый год, а то и дольше. Но какая там зараза, никакой, никогда он ни на что такое не жаловался и был совершенно здоровый, только суставы у него болели, иногда лежал из-за них, не вставая, так жестоко мучился, прямо пытка это была. У меня сердце кровью обливалось, а уж сколько он антипирина
[117]
глотал, вы бы только видели, но к врачу никогда не ходил. Да что там, я его понимаю. У моей сестры был ревматизм, страдала ужасно, а сколько потратила на докторов и лечение электричеством, и никакого результата, только колено распухло, как тыква. И на ногу она совершенно не могла наступать, а для женщины ее профессии это тяжко. Гимнастка на трапеции она была, у меня в комнате есть фотография, если вы как-нибудь захотите посмотреть, милочка, и еще венки, которые прислали ее товарищи, — красивые были похороны. Весь катафалк венки закрыли, да не поместились, пришлось их класть на специальную повозку. Но, как я уже сказала, если книги вам не нужны, я их унесу. Не хватало еще отдать их этой Уэлдонше или Лейле Гарленд — эта кошка драная уже сюда совалась, хочет к рукам их прибрать.
