В любом месте, где бы ни находился государь, он мгновенно обрастал приятелями и знакомыми, с которыми всегда держался по-простому, как это было принято в Немецкой слободе. Многие отказывались верить, что целый вечер выпивали пиво в компании русского царя. Только когда дворяне, наконец, отыскивали Петра в очередной захудалой таверне и яростно клали поклоны у самых дверей, последние сомнения рассеивались.
Его день был насыщен до предела. Окружение, обессилив, уже валилось с ног, а царь Петр вдруг выдумывал новую затею — посетить, к примеру, ткацкую фабрику, изготавливавшую парусину для фрегатов.
Успокаивался Петр Алексеевич только за полночь где-нибудь в таверне, в кругу вновь обретенных друзей. Поспав всего два часа, начинал жить с прежней интенсивностью.
От выпитого у Степана Глебова раскалывалась голова. Внимательно всматриваясь в лицо государя, он пытался отыскать в его внешности признаки нездоровья, однако ничего не находил. Хлебнув с похмелья ковш рассола, Петр выглядел на удивление бодро.
— Голова болит? — участливо поинтересовался государь.
— Только самую малость, Петр Алексеевич, — страдальчески поморщился Степан, пытаясь понять, отчего это вдруг царь сменил гнев на милость.
— Это с непривычки, — заключил Петр. — Тут, брат, закалку надо иметь. Ничего, со мной попьешь с недельку, тогда все в порядке будет.
Меншиков уже вернулся и, разложив в углу комнаты покрывало, тихонько посапывал.
— А ну-ка иди отсюда! Нашел где спать!
Меншиков вскочил и немедленно удалился.
— Добр я, Степан, вот все и пользуются моей добротой, все кому не лень. Не исключая и саму царевну.
При последних словах взгляд Петра как-то посуровел. Степан невольно сглотнул слюну: «Неужели знает?» Но уже в следующую секунду Петр Алексеевич продолжал тем же безмятежным голосом:
— А отказать я не могу. Для всех как отец родной! Одному гривенник на опохмелку надо. Даю. Другого гвардейцы побили, и опять ко мне, защиту просить. Третий жениться хочет, а девка его не любит. И здесь без меня не обойтись, сватом зовут. Так что получается, что без Петра никак нельзя. Если помру, так царство мое развалится, — испытующе посмотрел государь на Степана.
Окольничий, вжавшись в стул, не смел дышать, не зная, как воспринимать откровения Петра Алексеевича. Не то это знак монаршьего расположения, не то предвестие скорой опалы. Покосился Степан на дубину, бесхозно приставленную к столу. Такое впечатление, что царь о ней позабыл. Но в действительности это не так. Петр Алексеевич вспоминал о своем орудии наказания всегда, когда сталкивался с нерадивостью.
Пока не бьет, и то славно!
Переборов страх, Степан заговорил, стараясь придать своему голосу как можно большую боевитость.
— Как же мы без тебя, государь? Рассыплется все! Чего же нас сиротами делать!
— Дай я тебя расцелую, — восторженно воскликнул Петр, стиснув голову окольничего ладонями, и смачно поцеловал его в лоб. — Вот на таких мужах, Степан, как ты, и держится наше отечество.
Степан хотел было утереть рукавом лоб — губы у государя оказались слюнявыми, — но вовремя остановился. Расслабляться тоже не следовало — Глебов знал немало примеров, когда от любви государь переходил к необузданному бешенству, ломая о хребты нерадивых слуг кабинетную мебель.
— Что ты думаешь о царице? — неожиданно спросил Петр Алексеевич, буравя Глебова взглядом.
Сглотнув неприятный ком, Степан почувствовал, как губы разошлись в нелепой улыбке.
— Петр Алексеевич, она государыня наша, Евдокия Федоровна, а мы все для нее холопы.
— Так-то оно, конечно, так, — легко согласился Петр. — А ведь только мне известно, что прежде ты ее Прасковьей называл… До того, как она царицей Евдокией стала. Ваши дворы рядышком стояли. Знаю, что по лесу до зари шастали… Чего же ты с лица-то сошел, Степан? Неужто плохо стало? Как бы ты не помер. Может, тебе рассольчику налить? Алексашка! Ковш рассола неси! Неровен час, отдаст наш гость богу душу, нам его хоронить, а для казны это разорение одно. В прошлом месяце Макарка помер, так мы на него полтора рубля потратили… А потом еще пятьдесят, когда за его упокой пили!
— Петр Алексеевич, помилуйте, — взмолился в страхе Степан Глебов. — Не было промеж нас греха!
— Помилую, голубчик, помилую, — радостно отмахивался государь. — Как же не помиловать. Я тебе даже еще и пособлю. Ты давай рассолу испей, да капустки квашеной закуси. Меншиков! Вот что, милок, дай гостю нашего рассола пряного, да не забудь еще капустки положить, весьма пользительно для здоровья.
— Угощайся, милок, — ухватив жменю квашеной капусты, поднесенной Меншиковым, Петр дал ее Степану. — Сам государь тебя из рук кормит, не каждому подобная честь выпадает. Ну-ка, отворяй поширше ворота.
Степан открыл рот, и царь, не считаясь с неудобствами окольничего, принялся впихивать ему в горло лохмотья капусты.
— Вот так, милок. Чувствуешь, какая приятность?! Я без квашеной капусты не могу, вот потому и вожу с собой. У немцев такой сладости не отыщешь.
Степан, пытаясь противиться, отпихивал капусту языком, а государь, превозмогая сопротивление, толкал ее все дальше в глотку.
— Тут главное — не подавиться от такой радости и меру знать. Вижу, что тебе понравилось угощение. Ох, как глазенки-то забегали! Алексашка!
— Я здесь!
— Наш гость добавки хочет. Видишь, как очи таращит.
Струпья капусты падали на ворот, пачкали кафтан окольничего, а государь, казалось, не замечал неудобств.
— Посмотри, Алексашка. Что-то нашего гостя перекосило, — сочувственно протянул Петр.
— Кажись, в горле у него пересело, — предположил Меншиков, слегка постукав себя ребром по шее.
Степан Глебов, не в силах вымолвить и слова, усиленно работал челюстями.
— Нет, брат, — озадаченно протянул Петр Алексеевич, помотав головой, — тут нечто посерьезнее будет. Надо бы ему по хребту дубиной постучать. Верное средство, в один раз излечит. Алексашка! Где там моя дубина?
— Здесь она, — угодливо протянул Меншиков трость костяным набалдашником вперед.
— А ну подставляй хребет! — Примерившись, Петр ударил точно по середине спины, заставив Степана поперхнуться. — Кажись, проскочило! — радостно завопил государь. — Ну теперь полегче будет.
Дубина гуляла по плечам и спине окольничего.
— Помилуй, государь!
— Вот видишь, — отложил Петр Алексеевич в сторону трость. — Я же тебе говорил, что дубина — лучшее средство от большинства болезней. Дай же я тебя еще раз поцелую! — притянув Глебова к себе, государь крепко чмокнул его в потный лоб. — Полегчало?
— Еще как полегчало, государь, — вяло улыбнулся Степан Глебов, посмотрев на тяжелую трость, приставленную к столу.
