Почесав затылок, Ромодановский добавил:
— Трубачей не надобно… Голова с похмелья болит. Пеших тоже.
— Сделаем, князь, — поклонился десятник.
— Шубейку мне принеси, — распорядился Федор Юрьевич, взглянув в посеревшее небо. — Не ровен час, застужусь!
— Сейчас, батюшка, — подскочил денщик с соболиной шубкой наперевес. — Вы бы рученьки в рукава.
— Дурень, — беззлобно отозвался князь Ромодановский, — а дородность подправить?!
— Ну конечно, батюшка, — застыл денщик с расправленной шубой.
Расслабив ремень, князь Федор Юрьевич подвязал его под самый живот, от чего стал выглядеть еще более внушительно.
— А вот теперь можно и шубейку!
Подогнали карету. Извозчик, рябой малый лет девятнадцати, натянув поводья, ждал, пока князь перевалит свое грузное тело в карету. Экипаж слегка просел, но с тяжестью справился достойно, только скрипнуло колесо, предостерегая о предельном весе.
— А ну пошли, родимые! — просвистел кнут над головами лошадей.
Экипаж дернулся и затрясся на неровной дороге. Впереди, вооружившись плетью, скакал десятник и, замечая прохожих, орал во все горло:
— Шапки долой!
Проехали две улицы и, завернув в переулочек, остановились перед высоким деревянным домом в три клети. Всадники мгновенно спешились и направились к двустворчатым воротам. Подскочивший слуга проворно распахнул дверцу.
— Скамейку, дурень, давай! — распорядился Ромодановский.
Вытащив из кареты скамейку, денщик подставил ее под ноги Федору Юрьевичу.
— Пожалте, князь.
Опираясь на плечи денщика, князь ступил на скамью и уверенно сошел на землю.
— Ну что за олухи! Чего замерли?! — сокрушался боярин. — Ничего без меня не могут. Колоти в ворота.
Десятник, малый саженного роста, скинув с плеча бердыш, уверенно заколотил в ворота.
— Хозяева, отворяй ворота! Гости пожаловали.
В глубине двора, проявляя свирепый нрав, затявкала собака. Ей в ответ так же яростно с соседнего двора отозвалась другая.
— Иду, иду! — раздался встревоженный мужской голос. — Открываем.
Звякнула отодвигаемая задвижка. Ворота распахнулись, и в проеме показалась кудлатая белобрысая голова.
— А ну подь отсюда, — сурово отстранил десятник перепуганного отрока и уверенно прошел во двор. — Хозяин, почему гостей не привечаешь?!
— Так нет хозяина, — робко отвечал отрок.
Один за другим во двор вошли стрельцы. Оглядели ладное хозяйство, насупились. Хозяин жил в достатке. В глубине двора находились огромный амбар и высокая конюшня. Двор был тщательно подметен, будто гостей ожидали. Следом за стрельцами, тяжеловато переваливаясь через порожек, во двор вошел Федор Юрьевич Ромодановский.
Из дома, кланяясь, выбежали слуги. Потом, соблюдая достоинство, вышла из-за спины челяди хозяйка, в платье которой вцепилось два отрока. Один совсем маленький, полутора лет, другому было лет пять; он смотрел хмуро, настороженно, явно ожидая от гостей каких-то пакостей.
Из-под цветастого бордового платка хозяйки не выбивалась даже случайная прядь, а ровная узорчатая кайма широкой полосой закрывала выпуклый лоб. Лицо узкое, глаза чуть раскосые, кожа чистая и белая, как кусок льда. Засмотрелся князь Ромодановский на такую красу и невольно отвел взгляд, натолкнувшись на откровенную неприязнь. Чего только люди о нем не болтают! Наверное говорят, что он на завтрак младенцами питается.
Федор Юрьевич отметил, что на лице молодухи не было привычных белил, и его губы, вопреки воле, растянулись в благодушной улыбке.
— Как звать? — спросил князь хозяйку.
— Лукерьей величать.
— Да уйми ты этого пса, — негромко приказал Ромодановский.
Подскочивший отрок ухватил пса за ошейник и увел в сарай, придавив раскачивающуюся дверь поленом. Проявляя сердитый нрав, кобель еще некоторое время недовольно брехал, просунув морду в проем, а потом угомонился.
Князь Ромодановский придирчивым взглядом осмотрел добротное хозяйство. Забор сколочен из двухсотлетних дубов, двор выложен кирпичом. Есть чем подивить. С тоской подумал о том, что у него двор будет поплоше, а изба на целую крышу пониже. Конюшня не столь велика, а ведь он князь, не чета какому-то окольничему!
Из хором высыпали домочадцы и, сгрудившись перед Федором Юрьевичем, с опаской дожидались его слов.
Три дочери окольничего, такие же скуластые как и отец, стояли немного в стороне, опустив глаза. Младшенькая, глазастая, с босыми ногами, тоже как будто дожидалась княжеского слова.
— Значит, не знаете, где хозяин? — припустив в голос строгости, спросил Ромодановский.
Глянув на пятилетнюю дивчину, почувствовал, что его голос чуток сдал. Чем-то эта белобрысая егоза напоминала его младшенькую…
У крыльца, поскидав с головы малахаи, стояли слуги, тоже напряженно дожидаясь слов князя. Беспечно выглядели только стрельцы, рассматривающие добротные постройки.
И тут Федор Юрьевич почувствовал несказанную обиду. Не по чину окольничий живет! Ему бы скамеечку под ноги государя подставлять, когда он на лошадь взбирается, а не терема мурованные возводить! Одним все, а другим, стало быть, ничего! Вон и жена у него какая красавица, вот с такой бы сладость познать!
— Стрельцы! — посуровел голос князя. — Вот что… Давай их всех в приказ. Пусть у меня побудут, пока окольничий не объявится.
Стрельцы невольно переглянулись: не ослышались ли? Не случалось такого прежде, чтобы слуг государевых в заложники брать.
Переламывая смятение стрельцов, князь Федор Юрьевич заорал пуще прежнего:
— Чего дурнями стоите?! Или государеву слову надумали перечить!
И, заложив руки за спину, князь затопал со двора, грузно переваливаясь.
Молодой стрелец, стоявший рядом с хозяйкой, почесав пятерней пробившийся на щеках золотой пушок, едва ли не попросил:
— Пойдем, матушка… А там, глядишь, и обойдется.
Подхватив младшенькую за руку, хозяйка, подняв красивую голову, направилась следом.
* * *
— Дело у меня к тебе есть большое, Марфа, только тебе и могу доверить, — затаенным голосом произнесла государыня, посмотрев на приближенную боярыню Голицыну.
— Евдокия, о чем угодно проси, все для тебя сделаю. Неужто сомневаешься?
— Не сомневаюсь, подруженька, — отозвалась царица, — иначе бы и не просила. Степан Глебов приехал, повидаться хочет. Весточку мне прислал.
— Вот оно как! — всплеснула руками боярыня.
— Письмо у меня есть… к нему. Уж ты не подведи, Марфушка, в руки передай! — протянула Евдокия Федоровна небольшой лист бумаги, прошитый нитками. — Здесь или мое счастье или… моя погибель. А уж тебе самой решать. На словах вот что скажи: в следующее воскресенье пойду с мамками на богомолье. — Помедлив малость, добавила: — Пусть дожидается меня в Богоявленском монастыре.
