Боярыня боязливо вытянула листок бумаги, запрятала его в рукав.
— Можешь на меня положиться, матушка. В руки Степану передам! — Покачав головой, добавила горько: — Ох, окаянный, чего же он такую бабу рассудка лишает!
Государыня так и не могла рассудить, к кому были обращены горестные слова: не то к Петру, съехавшему к очередной любаве, не то к дружку ее молодости Степушке Глебову.
Глава 15 ПРЕЛЮБОДЕЯНИЕ
В намеченный день Евдокия Федоровна решила проехаться по святым местам, в которых думала вымолить прощение за возможные провинности (была бы церковь, а грехи всегда отыщутся!).
Первым на ее пути был Богоявленский монастырь, расположенный близ подмосковного села Топорково. До божьей обители государыня шагала в сопровождении многих мамок и стариц. Останавливалась ненадолго, и то лишь для того, чтобы утолить жажду, передохнуть малость, а затем вновь шла далее по раскисшей земле в сторону храма.
Перед самым селом царица остановилась надолго.
У плетня ее поджидали калеки и сироты. Чтобы не обидеть никого из подошедших, государыня жаловала каждому мелкую монетку. В Богоявленском монастыре царица рассчитывала пробыть три дня: в первый день сходить в баньку, а потом помолиться вместе с сестрами.
Степан Глебов прибыл в село заблаговременно, получив коротенькое письмецо. На постой остановился у молодой солдатки, лишившейся мужа в первом турецком походе. Время в ожидании тянулось медленно. Единственным развлечением оказались брага, которую Глебов поглощал без меры, да гостеприимная хозяйка, во всем потакавшая важному гостю.
Лежа на печи, приятно было наблюдать за тем, как хозяйка хлопочет по дому, стряпает пироги. Приятность состояла еще и в том, что со всех сторон баба была кругла — для глаза отрада и для ладони веселье. А потом Степан Глебов щедро оплачивал ей за гостеприимство, будоража истомившуюся плоть до ранних петухов.
Несмотря на сдобные формы, хозяйка окольничему виделась пресным кушаньем, напрочь лишенным каких бы то ни было пряностей. Иное дело — пышнотелая государыня, от одного взгляда которой оторопь берет. Можно только подозревать, какая сладость его ожидает, когда царица на мягких перинах раскинется.
— Ты бы щей положила, Настюшка, — слез с печи окольничий, — желудок совсем подводит.
— Сейчас, Степан Григорьевич. Тебе пироги с луком или потрохами?
Поскреб Глебов пятерней затылок и принял нелегкое решение:
— Пожалуй, лучше с потрохами.
Глянув в окно, он увидел, как к Богоявленскому монастырю нестройной колонной, вытянувшись на добрые полверсты, топали старицы, а в самом центре плотной толпой шествовали мамки. Государыню отсюда не рассмотреть, мамки, натянув пестрые платки, прятали ее фигуру даже от случайного взгляда.
Со всех сторон колонну охраняли стрельцы с бердышами и немилосердно теснили зевак. Выход царевны больше напоминал скорбную процессию. Величаво господствовала тишина, только временами где-то в самом конце хода приглушенно тявкали собаки, но тут же умолкали, будто устыдившись собственной дерзости.
Пустые кареты ехали позади. Впереди три десятка конников прокладывали через сбежавшуюся толпу дорогу.
В иные времена ход обставлялся с большим торжеством. Впереди скакали скоморохи, привлекая внимание, играли свирели, стучали барабаны. Только одних возков набиралось до сотни штук. С каждым пройденным километром ход становился все более многолюдным. В него, как ручьи в полноводную реку, вливались жители с окрестных деревень.
В сей раз все выглядело по-другому.
Царевна совершала покаянный ход по монастырям, в каждом из которых рассчитывала просить божьей милости. Одна из мамок, пряча государыню от дурного взгляда, несла в руках расправленный платок. Запнувшись, баба едва не упала, руки колыхнулись, и через образовавшуюся брешь Степан Глебов сумел рассмотреть покаянно склонившуюся государыню. Уже в следующую секунду поотставшая мамка закрыла ее цветастым платком, но Степан, продолжая надеяться на случайность, буравил взглядом склоненные фигуры.
Ворота Богоявленского монастыря распахнулись. С огромным крестом на шее процессию вышла встречать игуменья с монашками. Отбила государыне поклоны и отступила на монастырский двор.
* * *
— Так ты куда собрался-то на ночь глядя? — тоскливо поинтересовалась хозяйка, увидев, как Степан принялся застегивать кафтан.
— У меня здесь дела, не жди.
Где-то в глубине зрачков вспыхнувший огонек сначала сжался до размеров крохотной точки, а потом и вовсе затух. Закрывшись, хлопнула дверь, похоронив еще одну бабью надежду.
Ночь была темной. В немногих избах полыхали зажженные лучины. А в Богоявленском соборе в келье для гостей робко трепетал свет. Задрав голову, Степан Глебов смотрел на крайнее окошко в третьей клети. Здесь помещалась комната государыни. В глубине кельи предстал темный силуэт, размазанный слюдяным оконцем. Постоял малость, да и сгинул в глубине комнаты. Наверняка это Евдокия Федоровна. Томится в одиночестве, сердечная. Внутри у Степана Глебова сладенько заныло и разлилось зовущей теплотой в самом паху. Это кто же такую бабу без присмотра оставляет?
Ай да государь! Спасибочки за подарок!
За монастырской стеной беззлобно переругивались стрельцы, побрякивая железом. Громыхнули входные ворота, затворяясь накрепко.
— Давно стоишь? — раздался вблизи негромкий голос.
Повернувшись, Степан выругался:
— Тьфу, дьявол, напугал!
Перед ним предстал подьячий Назар Маршавин, работавший в приказе Ромодановского и выполнявший особо ответственные поручения. Ничто не могло укрыться от его взгляда. Неродовитый, как раз из тех, о ком говорят «без рода и племени», он внушал страх даже именитым боярам. И те, заметив издалека его долговязую сгорбившуюся фигуру, невольно понижали голос. Маршавин рьяно выполнял самые деликатные дела.
— А ты не бойся. Тебе силушку нужно для настоящего дела беречь. Хе-хе-хе… А то что тогда мы государю скажем?
— Ворота закрыты, как же мне войти?
— Не переживай. Ворота откроют, сигнал дадут. Вратник — мой человек. Я вот как думаю. Ты нам сигнал дашь, когда государыню на кровать завалишь.
— Как же я дам? — хмуро пробасил Степан.
— Постучишь, что ли, вот мы всем гуртом и подойдем. Тогда ей не отвертеться.
— Может, не стоит? — засомневался Степан. — Чего же ей такой позор?
— А по-другому никак нельзя. Патриарх не поверит, — убежденно заверил Маршавин. — Ему причина для развода нужна, а лучше, чем прелюбодеяние не придумаешь. А потом, уж очень хочется посмотреть, какова государыня в одном исподнем. Хе-хе… Ты глазками-то меня не сверли, — сурово заметил Маршавин. — Общее дело помышляем. Мне государем поручено надсматривать. Перед ним и ответ держать буду. Эх, завидую я тебе, Степка, такую бабу мять будешь!
