Настало время действовать. Брэкстон добрался до последнего прикрытия на пути к вершине, и теперь только этот валун да ещё осыпь мелких камней отделяли его от границы плато. Он отчётливо слышал песенку часового, затихавшую по мере удаления последнего. Дальше медлить было опасно. Выхватив одной рукой полицейскую саблю и зажав в другой револьвер системы Адамса, ирландец одним тигриным броском преодолел оставшееся до края расстояние и устремился вниз по склону к центру плато.
Шум от скатывающихся и сталкивающихся между собой камней грубо вырвал часового из мира сладких грёз о прошлом. Он подпрыгнул, круто развернулся и сорвал ружьё с плеча. Внезапно он ахнул и изменился в лице. Живописцу пришлось бы воспользоваться тюбиком ультрамарина, чтобы верно передать тот оттенок, который приобрело мгновение назад бронзовое от загара лицо. Да и что тут удивительного, если принять во внимание тот факт, что появление босоногого незнакомца в мундире с медными пуговицами означало для часового позорный арест и виселицу в ближайшем будущем. Расширенными от ужаса глазами следил он, как тёмная, гибкая фигура полицейского большими скачками неслась к палатке. Блеснула сталь сабельного клинка, подрубленный опорный шест с треском обломился, и брезентовое полотнище палатки обрушилось прямо на голову спящих. Оттуда послышались крики и проклятия, но все эти звуки перекрыл мощный голос, принадлежащий, судя по акценту, уроженцу Ирландии:
– Эй вы, сукины дети! У меня двенадцать зарядов, и все вы у меня на мушке. Вылезайте по одному с поднятыми руками. Да поживее, пока я не взял греха на душу! Одно неверное движение – и кое-кто раньше времени предстанет перед Небесным Престолом.
С этими словами Брэкстон нагнулся и раздвинул входное отверстие упавшей палатки, оказавшись лицом к лицу с шестью негодяями, скорчившимися внутри под тяжестью толстой парусины. Они лежали на тех же местах, где застигло их неожиданное пробуждение, и только руки у каждого были вытянуты над головой. Этот уверенный голос, подкреплённый двумя чёрными зрачками револьверных стволов, начисто отбивал всякую охоту к сопротивлению. Бандитам представлялось, что они окружены намного превосходящими силами полиции, и ни один из них даже помыслить не мог, что все эти «превосходящие силы» состоят из единственного стоящего перед ними человека. Часовой первым начал осознавать истинное положение вещей, находясь снаружи и не видя и не слыша никаких признаков подкрепления. Скосив взгляд на курок и убедившись, что он плотно прилегает к капсюлю патрона, он стал осторожно подкрадываться к палатке. Часовой всегда стрелял метко, в чём с готовностью мог поклясться не один лесничий с болотистых лесных угодий Йоркшира и Бредгарта. Он уже вскинул ружьё и приложил его к плечу, Брэкстон услышал щелчок взводимого курка, но не осмелился повернуться на звук, чтобы не выпустить из-под прицела шестерых разбойников. Часовой навёл мушку на цель. Он знал, что от этого выстрела зависит его жизнь. Идиотское выражение лица сменилось злобной решимостью. Выдержав секундную паузу, чтобы получше прицелиться, он готов был уже выстрелить, но палец его так и не коснулся спускового крючка. Выстрел прозвучал, эхом раскатившись по холмам, но после него Брэкстон по-прежнему остался стоять, держа под дулами револьверов арестованных им бандитов, зато часовой с глухим стоном повалился на землю, корчась от боли в простреленном лёгком.
– Видишь ли, Джек, – менторским тоном произнёс Чикаго Билл, поднимаясь из-за скалы с карабином в руке, из дула которого всё ещё вился лёгкий дымок, – мне показалось как-то уж совсем непорядочным оставить тебя одного без всякого присмотра. Вот я и подумал, что не будет никакого вреда, ежели я прошвырнусь следом, ну и вмешаюсь в случае чего. Так оно и вышло, – надеюсь, тебе не придёт в голову это отрицать? А ну, не трожь! – рявкнул он внезапно, заметив, что рука раненого часового тянется к лежащему рядом ружью. – Оставь пушку в покое, малый, она же тебе не мешает – вот и пусть себе лежит спокойно на месте.
– Теперь мне точно конец! – простонал раненый.
– Ну так и лежи тихо, как подобает уважающему себя трупу, – посоветовал старатель. – И нечего тебе ручонки к ружьишку своему тянуть, – видно, плохо тебя мама в детстве учила.
– Давай сюда, Билл! – крикнул Брэкстон. – Да прихвати верёвки, которыми спутаны лошади. А теперь, – продолжил он, обращаясь к американцу, появившемуся на сцене с охапкой верёвок и отобранным у часового ружьём в руках, – вяжи их по одному, а если кто дёрнется, пристрелю на месте.
– Неплохое разделение труда, не так ли, старый хвастун? – осведомился Чикаго Билл, щёлкнув по лбу одноглазого Мэлони. – Давай лапы – уроды в первую очередь! – С этими словами он крепко-накрепко связал вожака шайки.
Одного за другим он связал всех остальных разбойников, исключая раненого, который был слишком слаб и беспомощен, чтобы его опасаться. Затем Чикаго Билл спустился и привёл лошадей, а Брэкстон в это время сторожил арестованных бандитов. Полдень застал необычный караван пробирающимся сквозь лесные заросли в направлении Поваленных Сосен – точки рандеву с остальными участниками поисковой партии. Раненый ехал верхом, надёжно привязанный к седлу передней лошади, за ней пешком тащились цепочкой связанные для пущей безопасности одной верёвкой разбойники, а замыкали процессию ирландец-полицейский и Чикаго Билл.
Безрадостными были лица собравшихся у Поваленных Сосен людей. Один за другим подтягивались они к назначенному месту сбора – почерневшие от загара, в разорванной шипами терновника одежде, ослабевшие от ядовитых испарений болотистых низин. Им было что рассказать о своих приключениях, но в каждой истории неизменно присутствовал один общий элемент: претерпев множество лишений и преодолев массу опасностей, никто из них так и не добился успеха. Инспектор и Саммервилл, отправившиеся по течению реки, у верхнего брода наткнулись на чернокожих аборигенов и едва сумели спастись. Полицейские Фоули и Энсон избежали опасных передряг, зато исхудали как щепки из-за нехватки провизии. Хартли потерял лошадь, ужаленную бушмейстером. Мердок и Мерфи обшарили весь буш аж до самого Рэтхерста, но ничего не нашли. Естественно, что все смертельно устали и не могли похвастаться хорошим настроением. Все ждали только возвращения последних двух членов отряда, чтобы официально прекратить поиск убийц и вернуться в Трафальгар.
Наступил полдень, и застывшее в зените солнце безжалостно обрушивало слепящие волны жара на лесную просеку. Люди попрятались в тень под стволы поваленных деревьев. Кто-то курил, кто-то дремал, надвинув на лицо широкополую соломенную шляпу. Стреноженные лошади выглядели столь же вяло и апатично, как и их хозяева. Только старый кавалерийский конь инспектора, казалось, не испытывал никаких неудобств от невыносимой жары. То был умный и опытный жеребец с белой звёздочкой во лбу, много повидавший на своём веку и почти столь же глубоко сведущий в искусстве распутывания следов, как и сам инспектор Бертон. Чикаго Билл заметил однажды:
– Этот конь способен сделать всё, что угодно, разве что на дерево залезть не сможет, да и то неизвестно, ежели его как следует прижать.
Почему-то в тот день старый ветеран заметно нервничал. Дважды он начинал прядать ушами, а потом поднял морду вверх, словно собираясь заржать, но делать этого не стал, решив, видимо, сначала выдержать необходимую паузу. Внимательно приглядывающийся к коню инспектор встал и решительно убрал свою пенковую трубку обратно в футляр. Пенковые трубки всегда были единственной слабостью старого Джима Бертона. Мне не раз доводилось слышать его знаменитую присказку:
