– Бланш! Скажи, это правда?
– Богом клянусь, да! – отвечала она.
– И это единственная причина, по которой мы расстались, единственная причина нашего разрыва?
– Неужели этого мало? Я согрешила, но всё то время я жила словно во сне. Когда же проснулась, то не смогла грешить более и потеряла покой. Да какой там покой! Я знать не знала его с той поры, как встретила тебя. Не расстанься мы тогда, я бы просто умерла и очутилась в аду. Вот, собственно, и вся правда. Хочешь верь, хочешь нет. Между нами, однако, всё кончено. Прошу тебя, дай мне пройти.
– Но этот… этот… ящик, Бланш! – вскричал Герберт Лоренс, на лбу которого, несмотря на холод, выступили капли пота. – Ведь правда же случилось несчастье? Ведь не ты же совершила такое?
Она устремила на него взгляд, в котором смешались ужас и презрение.
– Совершила? Я? О чём ты? – молвила она. – Да, я была безумна. Но не настолько! Как мог ты подумать?..
И вновь на глазах у неё навернулись слёзы, но не потому, что он подумал о ней дурное, а просто оттого, что она представила себе нечто действительно страшное.
– Но зачем ты возишь его с собою, Бланш? Это же чистое безумие. Сколько ты путешествуешь со своим ужасным сундуком?
– Уже более двух лет, – со страхом прошептала она. – Я пыталась избавиться от него, но тщетно: каждый раз что-нибудь мешало мне и он снова оставался со мной. А теперь – какая разница? Мука и тяжесть первых дней позади.
– И всё же позволь мне избавить тебя от него, – сказал Лоренс. – Как бы ни сложились теперь наши отношения, я не могу допустить, чтобы ты по моей вине подвергалась столь чудовищному риску. Ты и без того настрадалась. О, если б я мог тогда нести это бремя вместо тебя! Но ты даже не сказала мне о своих мучениях. Не в моей власти стереть в твоей душе память о происшедшем, но теперь я хотя бы освобожу тебя от присутствия этого кошмара.
И он собрался было поднять сундук, чтобы унести его, но миссис Деймер подбежала к нему.
– Не трогай! – крикнула она. – Не смей трогать его, он мой! Он всегда со мной. Дни мои сочтены, и мне поздно думать о счастье. Я ни за что не расстанусь с единственным, что связывает меня с прошлым!
Она упала на чёрный сундук и залилась слезами.
– Бланш! Ты любишь меня, как и прежде! – воскликнул Герберт Лоренс. – Твои слёзы красноречивее всяких слов. Позволь же мне хоть как-то выразить тебе свою благодарность, уверен, я могу ещё сделать тебя счастливой!
Слова не успели замереть у него на устах, а миссис Деймер стремительно встала и посмотрела ему прямо в глаза.
– Выразить благодарность! – презрительно повторила она. – Как же ты собираешься её выразить? Ничто не может стереть в моей памяти стыда и страданий, через которые я прошла, ничто не вернёт мне утраченного спокойствия. Уж не знаю, люблю ли я тебя ещё или нет. Подумаю только об этом – и у меня голова кружится, в душе смятение и тревога. Твёрдо знаю лишь одно: я раскаиваюсь в том, что виделась и говорила сейчас с тобою. Ужас от нашей встречи вытеснил из моего недостойного сердца все чувства к тебе, и даже находиться подле тебя для меня смертельно. Когда я столкнулась сегодня с тобой, то пыталась как раз придумать причину, чтобы уехать отсюда, не привлекая ничьего внимания и не вызывая ненужных подозрений. Если ты действительно любил меня, то сжалься надо мною хотя бы сейчас: сделай это за меня – уезжай!
– Это твоё последнее слово, Бланш? – с трудом вымолвил он. – Не пожалеешь ли ты, когда будет уже поздно и ты останешься одна, наедине вот с этим?
Она вздрогнула, и Лоренс решил, что Бланш смягчилась.
– Дорогая, любимая… – зашептал он.
Когда-то прежде он страстно любил эту женщину, и хотя она подурнела с той поры, да и его отношение к ней порядком изменилось, Герберт Лоренс, её былой возлюбленный, мог распознать в нынешней больной, исстрадавшейся женщине ту цветущую и прекрасную Бланш, которая пожертвовала собой ради него. Пусть слова его звучали слишком возвышенно и на самом деле он думал о ней иначе, но, зная, что она выстрадала после их разрыва, он готов был поверить, что чувство к Бланш ещё теплится в его душе и может разгореться вновь. Поэтому Лоренсу подумалось, что обращение «дорогая, любимая» вполне уместно. Но она взглянула на него так, словно он оскорбил её, и воскликнула:
– Мистер Лоренс, я дала понять вам, что былого не воротить. Неужто вы думаете, будто я более двух лет прожила в стыде и горе лишь для того, чтобы теперь разбить сердце человека, который мне верит? Да пожелай я такого, всё равно ничего бы не вышло: муж окружил меня нежностью и любовью, вниманием и лаской. Я, словно пленница в четырёх стенах, крепко-накрепко прикована к дому и семье. При всём желании я не смогла бы освободиться, – продолжила она, взмахнув руками, словно пытаясь скинуть с себя сеть. – Нет, сначала я должна умереть. Признательность к мужу связала меня незримыми нитями. Она-то всего более и убийственна для меня, – добавила она, перейдя на шёпот. – Все эти годы я жила с мыслью о том, что потеряла тебя, и терпела своё бесчестье, но я не в силах жить, ощущая неизменную доброту мужа и его полное доверие ко мне. Это не сможет продолжаться долго. Ради бога, оставь меня – конец мой близок!
– А сундук? – вопрошал он.
– Я успею позаботиться о нём, – грустно отвечала она, – но если ты так боишься, то держи ключ у себя: сломать такой замок нелегко.
Она вынула из-за корсажа ключ, висевший на широкой чёрной ленте, и вручила ему. Лоренс принял ключ без колебаний.
– Ты так неосторожна, – молвил он. – У меня безопасней. Позволь мне унести и сам сундук.
– Нет, нет! – возразила она. – Не надо. Да и что пользы в том? Если его не будет подле меня, я стану думать, что его нашли, и начну говорить о нём во сне. По ночам я часто встаю с постели – мне нужно убедиться, что он рядом. – Тут голос её перешёл в тихий и боязливый шёпот, а взгляд приобрёл какое-то дикое, тревожное выражение – так было теперь всегда, стоило ей заговорить о минувшем. – Ничто его не может уничтожить. Если ты его зароешь, кто-нибудь выкопает, если бросишь в воду, он поплывёт. В безопасности он будет лишь рядом с моим сердцем – там, там он и должен находиться. Только там его место!
– Это безумие, – пробормотал Герберт Лоренс.
И он был прав: миссис Деймер помешалась на своём чёрном сундуке.
Он снова было попытался заговорить, чтобы как-то смягчить её безрассудство, но внизу послышались весёлые голоса, и лицо Бланш исказилось при мысли, что их тайна окажется раскрыта.
– Уходи, – прошептала она, – прошу тебя, немедленно уходи. Я всё рассказала тебе, мне больше нечего добавить.
И Герберт Лоренс опрометью кинулся по коридору в свою комнату, а миссис Клейтон, раскрасневшаяся после поездки, зашла проведать кузину, держа на руках симпатичного румяного малыша.
II
Когда Белла вошла, Бланш сидела в кресле, на плечах её всё ещё была накидка, лицо казалось пепельно-бледным – последствие пережитого напряжения.
