Однажды – то была первая годовщина их свадьбы – они отправились поглядеть на только что отрытые развалины римской крепости в Ньюстеде. Место это само по себе было малопримечательно. С северного берега Твида, как раз там, где река делает петлю, простирается пологий склон пахотной земли. По нему-то и шли прорытые археологами траншеи, с обнажённой то тут, то там старинной каменной кладкой – фундаментом древних стен. Раскопки были обширные: весь лагерь занимал пятьдесят акров, а сама крепость – пятнадцать. Браун был знаком с фермером – хозяином этого бескрайнего поля, что сильно облегчило им всю затею, так как тот с радостью вызвался быть их провожатым. Бредя следом за своим проводником, они провели долгий летний вечер, изучая траншеи, ямы, остатки укреплений и множество разнообразных диковин, дожидавшихся своего отправления в Эдинбургский музей древностей. Именно в тот день нашли пряжку от женского пояса, и фермер, увлёкшись, принялся было рассказывать о ней, но взгляд его вдруг упал на лицо миссис Браун.
– Э, да ваша жёнушка притомилась, – сказал он. – Передохнём-ка малость, а там ещё походим.
Браун посмотрел на жену. Она и в самом деле была очень бледна, тёмные глаза ярко сверкали, во взгляде сквозило что-то диковатое.
– Что с тобой, Мэгги? Ты устала? Пожалуй, пора возвращаться.
– Нет-нет, Джон, давай ещё походим. Тут так интересно! Словно мы попали в страну грёз. Всё мне кажется здесь таким странно знакомым и таким близким. А римляне долго жили тут, мистер Каннингэм?
– Порядочно, мэм. Сами судите: чтоб набить доверху такие помойные ямы, немалый потребен был срок.
– А отчего они всё-таки ушли?
– Как знать, мэм. Видать, пришлось. Окрестному люду стало невмоготу терпеть их. Вот народ и поднялся да и запалил их крепость, нагло торчавшую среди местных лачуг. Вон они, следы пожара, – на камнях, сами видите.
Невольная дрожь охватила Мэгги Браун.
– Дикая ночь… Страшная… – как-то глухо проговорила она. – Всё небо было красным от огня… И даже эти серые камни тоже покраснели…
– Да уж, и они, надо думать, были красные, – подхватил муж. – Странное дело, Мэгги. Может, причиной тому твои слова, да только я словно сейчас вижу всё, что тут творилось. Зарево отражалось в воде…
– Да, зарево отражалось в воде. Дым перехватывал дыхание. И варвары истошно кричали!
Старик-фермер рассмеялся:
– Вот так да! Леди напишет теперь рассказ про старую крепость! Многих водил я здесь, показывал что да как, а такого, честно скажу, не слыхал ни разу. Уметь красиво сказать – это не иначе как дар Божий.
Они оказались на краю траншеи, справа зияла яма.
– Эта яма четырнадцати футов в глубину, – объявил фермер. – Что б, вы думали, там нашли? Скелет мужчины с копьём в руке – вот что! Думаю, он так и помер там, вцепившись в своё копьё. Как, спрашивается, человек с копьём попал в яму четырнадцати футов глубиной? Это ведь не могила: мертвецов своих они сжигали. Как растолкуете, мэм?
– Он спасался от варваров и сам прыгнул вниз, – сказала Мэгги Браун.
– Гм… Похоже на то… Профессора из Эдинбурга и те не объяснят лучше. Эх, вам бы бывать здесь почаще, чтоб отвечать на всякие такие хитрые вопросы. А вот, между прочим, алтарь, его отрыли на прошлой неделе. И надпись на нём. Сказывают, по-латыни, и будто значенье у ней такое, что, мол, люди из этой крепости благодарят Бога, который за них заступается.
Они оглядели старый, местами выкрошившийся от времени камень. Вверху виднелись глубоко врезанные латинские буквы – «V. V.».
– Что ж это значит? – поинтересовался Браун.
– Да кто его знает? – откликнулся провожатый.
– Валериа Виктрикс
[87]
, – чуть слышно промолвила женщина. Лицо её было бледнее прежнего, глаза устремлены в безмолвную даль, точно она вглядывалась в смутные пространства громоздящихся веков.
– Что это? – недоумённо спросил муж.
Она вздрогнула, будто очнувшись ото сна:
– О чём мы говорили?
– Об этих буквах на камне.
– Ах да… Я уверена, что это инициалы легиона, который воздвиг алтарь.
– Да, но ты, мне кажется, назвала какое-то имя?
– Да нет, что ты! Какое имя? И откуда мне знать, какие у них там имена!
– Ты сказала что-то вроде «Виктрикс», так, кажется?
– Я, наверное, пробовала угадать. Задумалась о чём-то и наугад сказала. Странное какое это место… Как-то не по себе мне здесь. Словно я – не я, а кто-то ещё.
– Да, вот и мне то же чудится. Что-то здесь не то, место и впрямь жуткое, – согласился муж, и в его смелых серых глазах промелькнула едва уловимая тень страха. – Ну да ладно! Пора, пожалуй, прощаться, мистер Каннингэм. Нам надо домой засветло.
Вернувшись домой, Брауны не могли отделаться от странного впечатления, какое произвела на них эта прогулка по раскопкам. Словно ядовитые миазмы поднялись со дна сырых траншей и проникли в кровь. Весь вечер супруги были задумчивы и молчаливы, лишь изредка обменивались замечаниями: как видно, на уме у обоих были одни и те же невесёлые мысли.
Браун спал тревожно и видел странный, но вполне связный сон, видел так живо, что проснулся весь в поту, охваченный дрожью, словно испуганный конь. Утром, когда сели завтракать, он попытался пересказать сон жене.
– Всё было очень отчётливо, Мэгги, – начал он. – Гораздо отчётливее, чем что-нибудь наяву. Мне и сейчас всё мерещится, будто мои руки липкие от крови.
– Расскажи мне… расскажи по порядку, – попросила она.
– Сперва я был на каком-то склоне. Я лежал, распластавшись на земле. Земля была твёрдая, неровная, поросшая вереском. Вокруг темнота – хоть глаз выколи, но я слышал шорохи и дыхание. Казалось, что вокруг меня люди, множество людей, но я никого не видел… Временами глухо звякала сталь, и тогда несколько голосов шептали: «Тсс!» В руке я держал узловатую дубину с железными шипами на конце. Сердце в груди у меня бешено колотилось, я чувствовал, что близится миг великой опасности и напряжения всех сил. Раз я выронил дубину, и снова в темноте вокруг меня зашептали голоса: «Тсс!» Я протянул руку и коснулся ноги человека, лежавшего спереди. По обе стороны от меня, локоть к локтю, тоже были люди. Но все молчали.
Потом мы поползли. Казалось, весь склон холма ползёт вниз. Внизу была река и горбатый деревянный мост, а за мостом – частые огни – факелы на стене. Люди крадучись ползли к мосту. Ни шороха, ни скрипа, глубокая тишина. Вдруг в темноте раздался предсмертный вопль – крик человека, пронзённого внезапной болью в самое сердце. Длилось это одно мгновение – вопль умирающего перерос в рёв тысячи разъярённых голосов. Я пустился бегом. Все вокруг меня тоже бегут. Засиял яркий красный свет, и река превратилась в багровую полосу. Теперь я увидел своих товарищей. Дикие лица с развевающимися на ветру длинными волосами и бородами, фигуры, одетые в звериные шкуры, – они походили скорее на дьяволов, чем на людей. От ярости все обезумели, то и дело подпрыгивали на бегу и неистово размахивали руками, а красные отблески плясали на лицах, искажённых криком. Я бежал в толпе и выкрикивал проклятья, как и все. Раздался оглушительный треск дерева, и я понял, что частокол рухнул. В ушах у меня стоял пронзительный свист; я знал, что это стрелы: они проносились мимо. Я скатился на дно рва и увидел руку, протянувшуюся сверху, схватил её – и меня втащили на стену. Глянув вниз, я увидел там серебряных людей, державших поднятые вверх копья. Несколько человек, те, кто бежал впереди, прыгнули вниз – прямо на копья, а вслед за ними и остальные. Мы перебили солдат прежде, чем они успели высвободить свои копья и вновь наставить их на нас. Они громко кричали на каком-то чужом языке, но пощады не было никому. Мы накрыли их подобно волне, повергли наземь и растоптали, потому что их оказалось мало, а нас – без числа.
