Доктор сказал, что я должен отложить работу хотя бы на день. Я могу себе это позволить: как-никак дело существенно подвинулось. Несомненно, видения лишь следствие моего нервического расстройства. Стоило день отдохнуть – и призраки больше не являются. Интересно, смогу ли я когда-нибудь проникнуть в их тайну? Вечером, хорошо осветив зеркало, я ещё раз изучил его. Кроме таинственной надписи «Sanc. X. Pal.», я обнаружил несколько геральдических знаков, едва заметных на поверхности серебра. Они, должно быть, древние, так как почти стёрлись от времени. Насколько я понял, это три копья, вернее, их наконечники: два вверху, а третий под ними. Непременно покажу их завтра доктору, когда он придёт ко мне.
14 января. – Я совершенно выздоровел, самочувствие прекрасное; теперь, уверен, ничто не помешает мне завершить работу. Я показал доктору знаки на зеркале, и он согласился, что это эмблема герба. Мой рассказ необычайно заинтересовал его, и он учинил мне самый настоящий перекрёстный допрос, выпытывая у меня подробности. Забавно было наблюдать, как он разрывается между двумя противоречивыми желаниями. С одной стороны, он хочет, чтобы его пациент избавился от тревожных симптомов; а с другой – чтобы медиум (а именно таковым он меня считает) разгадал эту тайну прошлого. Он посоветовал мне отдохнуть как можно дольше. Но не стал возмущаться, когда я решительно заявил, что это никак невозможно, ведь десять гроссбухов ещё не проверены.
17 января. – Три ночи прошли без происшествий – не зря всё-таки я отдохнул один день. Три четверти работы уже выполнено, но я должен сделать решительный рывок, потому что законники уже требуют материалы. Ничего, у них будет много неопровержимых улик, предостаточно! Хватит на сто пунктов обвинения. Когда они поймут, какого матёрого плута я вывел на чистую воду, они воздадут мне должное. Фальшивые торговые и балансовые счета, дивиденды с несуществующего капитала, убытки, записанные как прибыль, сокрытие эксплуатационных расходов, махинации с мелкими суммами – весёленький послужной список!
18 января. – Головные боли, судорожные подёргивания, ломота в висках – все предвестники беды налицо. И беда не заставила себя ждать. И всё же досадно и грустно не столько оттого, что мне является это видение, сколько оттого, что оно может навсегда исчезнуть и я не раскрою его тайны.
Но уже вечером я увидел продолжение. Припавший к ногам красавицы мужчина был виден теперь столь же отчётливо, как и сама незнакомка, за платье которой он ухватился. Он малого роста, смуглолиц, с чёрной остроконечной бородкой. На нём свободного покроя отороченное мехом платье из дамастной ткани. Преобладающие тона одежды – красные. Боже милостивый, до чего ж напуган этот несчастный! Он весь съёжился, он дрожит от страха и то и дело свирепо оглядывается назад. В другой руке у него небольшой нож, но смуглолицего колотит дрожь, и он не может пустить в ход своё оружие. Тут я различаю, поначалу смутно, фигуры на заднем плане. Из тумана выплывают тёмные, бородатые, разъярённые лица. Появляется страшное существо – какой-то болезненный скелет со впалыми щеками и провалившимися глазами. У него тоже в руке нож. Справа от дамы стоит высокий юноша с льняными волосами и с мрачным нахмуренным лицом. Красавица взирает на него с мольбой. Человек, припавший к её ногам, тоже. Этот юноша, как видно, должен решить судьбу обоих. Смуглолицый, дрожа, придвигается к даме ещё ближе и прячет лицо в её юбках. Высокий юноша нагнулся и пытается оттащить наглеца.
Вот какую сцену я наблюдал в зеркале минувшей ночью. Неужели так и не удастся узнать, чем она завершится и откуда взялась? В том, что это не просто игра воображения, я твёрдо уверен. Когда-то эта сцена была сыграна, старинное зеркало только повторяет её. Но где она происходила и когда?
20 января. – Работа близка к завершению, утром истекает срок. Ох, поскорей бы сдать! Чувствую, как адски сдавливает виски, напряжение нестерпимо. Всё это словно предупреждает: срыв неминуем. Я доработался до полного истощения сил. Но сегодня ночью надо поставить победную точку. Ещё одно, последнее неимоверное усилие воли! Не оторвусь от стола, пока не одолею последний том. Я одолею его, одолею!
7 февраля. – И я одолел. Боже мой, чего это стоило! Не знаю, достаточно ли у меня сил, чтобы изложить все события на бумаге. Но сперва хочу пояснить, что пишу эти строки в частной больнице доктора Синклера спустя почти три недели, как сделал последнюю запись в дневнике. Двадцатого января я окончательно надорвался; я не помню, что со мной было; очнулся я в этой лечебнице три дня спустя. Теперь я могу отдыхать с чистой совестью. Дело сделано. Я успешно его завершил до того, как случился срыв. Моё заключение уже у адвокатов, они предъявят его суду. Охота окончена.
Теперь я должен описать ту последнюю ночь. Итак, я поклялся довести работу до конца и столь усердно занимался ею, что не хотел даже отрываться, пока не разделаюсь с последней колонкой цифр, хотя голова буквально раскалывалась. Моя выдержка тем более достойна похвал, что всё это время я чувствовал: в зеркале происходят удивительные события. Я ощущал это каждым своим нервом. Достаточно одного взгляда в ту сторону – и весь мой труд пойдёт прахом. Поэтому я боялся даже поднимать глаза, и вот наконец труд окончен! В висках стучало, я отложил перо в сторону и взглянул на зеркало. Боже мой, что предстало моему взору!
Зеркало в серебряной оправе походило на залитую ослепительным светом сцену, на которой развернулась драма. Никакой туманности в стекле уже не было. Угнетение нервов сказалось и тут: чёткость контуров была удивительной. Каждое движение, каждая черта лица была видна так отчётливо, будто всё это происходило наяву. Подумать только! Мне, самому заурядному, скучному человеку, усталому бухгалтеру, ломающему голову над счетами какого-то обанкротившегося прохиндея, единственному из всех смертных суждено наблюдать это чудо!
Та же сцена, те же персонажи, только шёл следующий акт драмы. Высокий юноша держал красавицу на руках. Она отстранилась от него с отвращением. Смуглолицего, цеплявшегося за подол её платья, уже оттащили. Дюжина свирепых бородачей окружила его. Всем скопом они набросились на смуглолицего и принялись наотмашь колоть его ножами. Хлынула кровь. Красное платье несчастного стало багровым. Он бился в судорогах на полу. Малиново-лиловый, он походил на перезрелую сливу. А бородачи продолжали разить его, кровь лилась ручьями. Это было ужасное зрелище. Затем они поволокли убитого к двери, пиная его ногами. Дама оглянулась на них и раскрыла рот. Я ничего не услышал, но понял, что она кричит. В это мгновение то ли нервы мои не выдержали увиденного, то ли сказались недели адского напряжения, не знаю, но перед глазами всё завертелось, и пол уплыл из-под ног. Дальше я ничего не помню. Ранним утром хозяйка нашла меня на полу перед зеркалом. Очнулся я только три дня спустя. Вокруг была глубокая тишина. Оказалось, я в лечебнице доктора Синклера.
9 февраля. – Только сегодня я рассказал доктору, чтó довелось мне увидеть в тот день. Прежде он не позволял мне говорить на эту тему. Слушал он необычайно внимательно, с видимым интересом.
– Вы не усматриваете здесь сходства с неким хорошо известным в истории случаем? – спросил он, подозрительно глядя на меня.
