– Но если я их продам, я потеряю место, – возразил я. – Я, как член правления, обязан держать на руках акции. К тому же Дамбрелл обошёлся со мной очень любезно, а так получается, я бегу с тонущего корабля.
– Вот что я вам скажу, Таббз. Если Дамбрелл что-то начнёт говорить, имейте в виду, – и тут Эрлангер прошептал мне на ухо, – вчера вечером он продал все свои акции. Но что у него осталось, так это, разумеется, квалификация.
Я направился в гостиницу и вошёл в кабинет хозяина:
– Уильямс! Хочу продать двадцать пять акций Долкаррегской компании. Какой сейчас курс?
– Они идут по номиналу. Хотите сбыть их все сразу?
– Да.
– Я найду для вас покупателя за пятипроцентную скидку.
– Ладно, согласен.
Уильямс вышел и вскоре вернулся с чеком на 43 фунта 15 шиллингов.
Я положил чек в карман и отправился искать нашего штейгера: в тот вечер мы собирались ехать на прииск в догкарте, принадлежащем компании.
Я заглянул в шесть пивных, и в каждой меня уверили, что Доминико только что покинул это заведение. Не поленившись, я возобновил свой обход и обнаружил штейгера в первой пивной: Доминико пошёл по второму заходу. Обычно, находясь в подпитии, он соображал лучше, нежели трезвый, однако в тот вечер ему ужасно не хотелось расставаться с друзьями-собутыльниками, так что мне стоило немалого труда вытянуть его на улицу. Когда мы двинулись из дверей «Орла», вслед вышел Дамбрелл и остановил нас:
– На пару слов, Таббз.
Я вернулся в гостиницу. Дамбрелл затащил меня в пустую комнату.
– Как прикажете понимать? Я слышал, вы продали все свои акции. А вы знаете, молодой человек, что мы, вероятно, уволим сотрудника, который не доверяет нашей компании и держится такого низкого о ней мнения?
Я почувствовал себя в глупом положении. В конце концов, Эрлангер мог нарочно ввести меня в заблуждение относительно Дамбрелла, а мне не хотелось упрекать его за нашу сделку: ведь если я ошибусь, он, вероятно, сразу лишит меня всяких связей с компанией.
– Не думал, что вы представляете всё в таком свете, ведь акции как-никак мои, я волен распоряжаться ими на своё усмотрение.
– Ошибаетесь, Таббз. Вы же прекрасно знаете, что все наши должностные лица обязаны иметь определённый пакет акций.
Замечу, что после тщательного изучения документов об учреждении акционерного общества мне стало ясно, что с целью привлечения акционеров пакет директора составлял 50 акций.
– Вы хотите, чтобы я купил те пятьдесят акций, от которых вы недавно избавились?
Дамбрелл вздрогнул и покраснел:
– Что вы знаете о моих акциях?
– Как вам сказать… Когда капитан бежит с корабля, интенданту впору позаботиться о своей судьбе.
– Какие у вас сведения, Таббз? – сказал он, взяв меня за руку. – Что вы слышали? Вы хотите скупить акции сейчас. Прошу вас, сообщите мне, что вы знаете.
Я рассмеялся.:
– Так что, меня уволят?
– Уволят? Что за вздор! Я не думал, что вы в курсе событий. Кто вам послал телеграмму? Баррел? Этот хитрый лис? Подумать только, подсунул вас ко мне, представил этаким простачком из Норфолка. Так что вы собираетесь предпринять? Играть на повышение или понижение?
– Что собираюсь? Уснуть на вершине Моэл-Ваммера. Спокойной ночи, старина.
Вскоре мы сидели в догкарте и мчались в Долкаррег; резвый гнедой помахивал перед нами своим неугомонным хвостом. Когда проезжали мост, Эрлангер по-прежнему сидел на парапете и курил сигару. Он помахал нам на прощание – больше его я не видел.
V
Обычно я придерживаюсь мнения, что восход не стоит того, чтобы из-за него подниматься спозаранку, но в это воскресенье глазам предстал один из тех самых удивительных пейзажей, какие мне довелось видеть. Выйдя из своей хибарки, я протёр глаза и ощупал себя, дабы убедиться, что душа моя не покинула бренное тело и не поднялась в эфирный мир. Ночью с моря в долину переместился густой белый туман, казалось – обрушилась снежная мгла. Выступ, на котором стояла хижина, превратился в островок, в крепость на заоблачной скале, надо мной вздымались из туманного моря лиловые гребни Хенфинидда, едва окрасившиеся в розоватые тона; позади маячили утёсы Маммера, но весь дол скрылся от взора. Восходящее солнце окрасило белые кудрявые облака в розовато-жемчужные тона. Смотришь на них – и кажется, что вот-вот должна вострубить труба архангела, ждёшь, не появится ли чудесный знак, ослепительное знамение небес, но тщетно. Доносятся лишь стоны ветра, он колышет, рассеивает воздушный океан, раскрывая изломы дольнего мира.
Клубы облаков ползут по склонам холмов, истончаются в едва заметную дымку по мере того, как солнечные лучи набирают силу, но в глубоких расселинах ещё висят белоснежной массой. Пора прилива, и там на песчаный берег Абера накатывают длинные волны, расцвеченные розоватыми красками. Одинокую шхуну качает на волнах, она ждёт, когда прибавится воды на песчаной полосе, меж тем на приземистом каменном пирсе видны чёрные точки, это – помощник шкипера, судовой помощник, жена шкипера и, предположительно, дети, высматривающие отца. Всё ли ладно на шхуне? Всё в порядке дома?
После столь дивного утра день выдался несколько монотонный. Как ни приятны холостяцкое воскресное утро, неторопливый завтрак, досужая трубка, разрезание страниц ежедневного номера, обсуждение новостей, кружка пива «басс», вносящего некоторое оживление, всё же к тому времени, когда нарядные прихожане выходят из церкви или часовни, чувствуешь, что ты между тем понемногу тупеешь. Подобно школьнику, который в солнечное весеннее утро, прогуляв уроки, неторопливо бредёт домой и видит стайку одноклассников с ранцами, спешащих домой обедать, и думает: «Эх, сейчас бы я освободился и мне не грозила бы порка завтра», – точно так же и я, обременённый пуританским наследием предков, испытывал лёгкий трепет при мысли, что провёл воскресенье «в безбожии», как выразился бы мой суровый дедушка. Вдобавок нарядные шляпки, милые женские лица, шорох и колыхание платьев вокруг, на паперти приятное соседство праздничных муслиновых юбок и юбочек, украшенных затейливой вышивкой, – всё это оживляет молодого неженатого мужчину, расцвечивает для него мир яркими красками. Конечно, следовало бы прогуляться в Лланкаррег и зайти в церковь. Тогда бы по возвращении меня, возможно, ожидала трапеза – бесформенные котлеты в кипящем жире, которые миссис Уильямс, жена штейгера, готовила для подкрепления сил.
Почти все работники на прииске были уэльсцами, но среди разнорабочих, новобранцев, были двое-трое ирландцев; получив отказ на железной дороге, они решили попытать счастья в Лланкарреге. Их появление совпало с моим приездом, и, как я узнал впоследствии, мне почему-то приписывали какие-то бредовые козни: будто бы я хочу лишить их рабочих мест, уволить их штейгера, да и их самих, а на место Уильямса посадить ненавистного шотландца или ещё более ненавистного ирландца.
В Уэльсе нет никаких местных традиций, по крайней мере кроме сугубо ребяческих, да и те измышляют главным образом местные самодеятельные любители. Однако же глубоко в сознании уэльсцев коренится ненависть к гвидделлам, то есть к ирландцам. Подобно тому как между близкими родственниками ссоры обычно ожесточённей и злобней, нежели между незнакомыми людьми, так и валлийцы ненавидят родственных им ирландцев. Не думаю, что эта ненависть взаимна. Ирландцам, полагаю, наплевать, какие чувства питают к ним валлийцы, но не вызывает сомнения, что валлиец скорее смирится с ползучим гадом – коварным соседом-англичанином, нежели с ирландцем. Причина этого, возможно, заключается в том, что жестокая битва за землю, обусловленная растущей экспансией англичан на восток, вовлекла в междоусобицу население окраин, вынудила разорённых гэлов покинуть западную Британию и перебраться в Ирландию, тогда как многие их соплеменники, рассеянные по стране, остались продолжать войну со своими завоевателями, что вылилось в грабежи; в свою очередь, их травили, как волков, всякий раз, когда мелкие раздоры уэльских вождей позволяли англичанам обратить свою энергию на единственно доступную цель – установить безопасность в своих владениях.
