– Так нет уже милиции, Иван Степанович! Полиция теперь…
– Ну, в полицию пойду, – сбавил пыл Мончегоров.
Ни в милицию, ни тем более в чужеродную даже по названию полицию ему идти не хотелось. И вообще не хотелось думать о выселении.
– А ну их к шуту! – махнул он рукой. – Катюша, давай-ка лучше чайку попьем с твоими пирожками!
– Давайте, – обрадовалась женщина. – Сейчас бутерброды сделаю… У меня и наливочка вишневая есть…
Она полезла в большую клеенчатую сумку.
Наливка оказалась сладкой, душистой и пьянящей. Через час Катя раскраснелась, и на лице Мончегорова заиграл румянец, как в молодости.
– Кем вы работали, Иван Степанович? – спросила она. – А то, слышала, Бабрыкин Васильцову говорит: «Я, мол, номенклатура ЦК, ты – номенклатура Московского обкома, а Мончегоров кто такой? Какой-то инженер-мелиоратор! Как он вообще сюда попал? Что это за номенклатура такая?»
– Да обычный список ответственных должностей, – усмехнулся Иван Степанович. – Кого утверждает ЦК, кого обком, кого горком… Сейчас все это ничего не значит. Главное, что человек сделал в своей жизни! Я много лет в тайге провел… Помнишь, песня была…
Он напел:
Сырая тяжесть сапога,
Роса на карабине,
Кругом тайга, одна тайга,
И мы посередине…
Слуха у него не было, но приятный баритон позволял в молодости исполнять под гитару. Хотя он уже очень давно не пел и сейчас даже смутился своего порыва.
– Так вот, это про меня. И моих друзей…
– Так вы геологом были, а не этим… мелиоратором? Там же небось и медведи водились, и тигры – не страшно было?
– Это ерунда! – махнул рукой Иван Степанович. – У нас там Огненный Дракон имелся, который тысячу медведей мог в один миг проглотить… Его побаивались…
– Драконов не бывает! – рассмеялась Катя.
– Бывают, еще как бывают! Про них просто не знают, а кто знает – не рассказывает. Их мой друг Евгеньич укрощал, а я ему помогал…
– Да бросьте шутить, Иван Степанович! – хохотала Катя. – Хорошо, что вы из этой своей тайги выбрались!
Мончегоров вздохнул.
– А ты знаешь, меня туда все время тянет… Там я был очень значимым человеком, мы делали важное дело, государственное… Не то что эти Бабрыкин и Васильцов… А теперь они кичатся, что они патриоты, а я – никто! Получается, там я был стране нужен, а здесь…
Он досадливо махнул рукой.
– Ну, почему, Иван Степанович! И здесь вы нужны…
Катя встала, обошла стол, положила руки на плечи Мончегорову, ее лицо придвинулось вплотную. Сейчас на нем не было морщин, зато была очаровательная девичья улыбка…
* * *
Нарьян-Мар
– Забыли все про меня, старик, забыли! – Докукин огорченно выпятил нижнюю губу. – День рождения как-никак… Правда, дата не круглая, шестьдесят три, но все-таки… Где поздравления, подарки, цветы, торты, открытки? Где хотя бы смс? Хотя у меня мобильного нет… А может, на него и пришла сотня поздравлений! Как думаешь?
Собеседник скептически молчал.
– Говоришь, откуда сотня поздравителей узнала бы номер несуществующего телефона? – расшифровал его молчание Докукин. – Согласен, не в телефоне дело. Просто я никому не нужен… По большому счету, мне это все равно. Мне ведь тоже никто не нужен. Что, дружище, думаешь, вру?
Друг молчал, проявляя железную выдержку.
– И правда, вру! Василий и Петро могли поздравить. Да и Нинка, как-никак почти тридцать лет прожили… А остальные мне и правда до лампочки! Ты и сам знаешь, мы уже тоже тридцать лет знакомы и разводиться не собираемся…
Друг молчал, даже после того, как Докукин вынул шомпол из стволов. Потому что разговаривал он с ружьем.
Этот «Зауэр – три кольца» Виталий Евгеньевич купил очень давно у сослуживца за пятьсот рублей – баснословную по тем временам сумму, из-за чего Нинка устроила громкий скандал… Хотя зарабатывал он тогда, как академик или директор военного завода – рублей семьсот, и вполне мог себе это позволить. Просто характер у жены был такой. Хотя, может, не был, а стал – когда женились, от скромной девочки скандалами и не пахло, а поездила двадцать лет по глухим гарнизонам – и превратилась в мегеру… А может, он сам во всем виноват – постоянные разъезды, медвежьи углы, зашкаливающая секретность, предельный фон…
Вздохнув, он протер ружье израильской оружейной смазкой, потом прошелся чистой ветошью – на белой ткани не осталось ни пятнышка… Крупповская сталь удовлетворенно блестела – ни одной царапинки, ни одной раковины в стволах. А ведь двустволка выпущена сто десять лет назад – в далеком 1902 году…
Это настоящий раритет, который очень ценится среди настоящих охотников и любителей оружия. Конечно, сейчас выбор стволов такой, что глаза разбегаются! Несколько лет назад Виталий Евгеньевич был в Москве и зашел в магазин «Кольчуга» близ Красной площади – чего там только нет! И двустволки, и трехстволки, и бокфлинты, и горизонталки, и полуавтоматы, и «нарезняки» любых мастей: слегка упрощенные после конверсионной переделки автоматы и пулеметы Калашникова, СВД, карабины Симонова, штуцеры-нитроэкспрессы для охоты на носорогов и слонов…
Правда, и цены неподъемные, даже для отставного полковника с пенсионными надбавками за особые условия работы. Все накопления – а было у него на книжке пятьдесят тысяч рублей, сгорели – то дефолт, то кризис неплатежей, то хренолт, они там, наверху, научились все ловко объяснять, но ничего непонятно. Вот, совсем недавно выплатили компенсацию – пятьдесят тысяч. Только рубль-то совсем другой стал! Раньше на эти деньги можно было и машину купить, и гараж, и домик на черноморском побережье… А теперь шестизарядный «Бенелли» под сто тысяч вытягивает…
Но он и не собирался ничего покупать. Он привязывался к вещам и любил свой «Зауэр», любил чистить его, чувствовать холодное прикосновение смертоносной стали, пробуждающее у любого мужчины инстинктивное, на бессознательном уровне, уважение к скрытой сдержанной силе. Он даже, иногда, мысленно разговаривал с ружьем, как с другом, тем более что друзей-то у него и не было – все остались в той, прошлой жизни. Их и тогда-то было не слишком много – режимная работа накладывала отпечаток: с годами все становились замкнутыми, настороженными, опасающимися подходов… Да и не приветствовалось в их среде тесное сближение, особисты косились – где дружба, там сговор… Только со Степаном Мончегоровым они как-то сошлись, тот хотя и гражданский, но парень аккуратный, обязательный, порядочный… И к основной работе он был не допущен – занимался своей мелиорацией, и все. Хотя гриф и на него натянули – все ведь в одном котле варились, как тут разграничить…
Он захлопнул стволы, еще раз прошелся по ружью мягкой фланелью, придирчиво покрутил «Зауэр» перед окном, но никаких дефектов в мягких бликах света на смазанном воронении не выявил и с удовлетворением, которое всегда испытывал от хорошо выполненной работы, поставил его в угол за кроватью.
