— Отпустить эмира. Пусть подойдет ко мне поближе.
Стража подтолкнула князя вперед.
— Пожалей меня, мурза, — ноги у Палецкого ослабли, и он упал коленями в густой, жирный, размокший от дождя чернозем. — Стар я стал. Дома умереть хочу, подле жены да деток. Ежели в вашей земле басурмановой помру, не примет меня Господь!
— Значит, жить хочешь? — спросил Чапкун, поигрывая длинной плетью.
— Хочу, мурза, пожалей старика! Неужно не помнишь ласку мою в Москве?
Чапкун родился в Касимове и несколько лет был служилым татарином у государя московского Ивана Васильевича. Вот тогда и завязались между мурзой и князем отношения, напоминающие дружеские.
— Пусть он идет! — приказал Чапкун и, хлестнув крепко коня, поскакал прочь по раскисшей после весеннего паводка московской дороге.
Князь Дмитрий Палецкий, истово крестясь, остался один.
— Слава Христу, спас меня от басурманова плена. Нужно успеть сообщить царю Ивану о Шах-Али…
— Князь, батюшка, — послышалось за спиной жалостливое завывание. Из кустов вышел дружинник из охраны воеводы. За повод он вел красавца-коня. — Это тебе…
— Дай плеть, — коротко приказал Палецкий.
— Держи, батюшка, — охотно протянул отрок кнут. — Ты его погорячее плетью, тогда он мигом до самой Москвы доскачет.
Князь взял плеть и долго без устали хлестал рынду
[27]
— по лицу, рукам, шее.
— Будешь знать, как пристало беречь князя! Будешь знать, как беречь князя! — приговаривал он.
А когда наконец притомился и на его широком лбу выступила обильная испарина, князь брезгливо отшвырнул плеть.
— Что стоишь, раззява! В Москву надо поспешать! Раньше мурзы в стольном граде нужно быть. Наговорит он царю всякого да еще и уступок каких добьется для своего двора! Оружие за добрую весть попросит.
Холоп утер с рассеченного лица кровь и произнес:
— Да где же их обойдешь?! Каждый из них за собой по два свежих жеребца ведет.
— Ладно, — подумав, произнес князь, — видно, действительно не успеть… Попадет мне теперь от государя. Царя Шах-Али оставил, дружину не уберег. Ничего, может, государь и пожалеет, милостив он.
Карачи-заговорщики
Чура Нарыков молился, призывая Аллаха в покровители дел своих. Он забыл обо всем и думал только о Всевышнем.
— Аллах видит все, знает обо всех. Аллах — единственный Бог! Только вера в него является по-настоящему истинной!
Слова молитвы Чура произносил совсем негромко, но его сочный голос легко разбегался в пустоте и забирался в дальние углы мечети. Наконец он воздал последнюю хвалу Аллаху:
— Во имя милостивого и милосердного. Амин! — коснулся лица жесткими ладонями.
Чура Нарыков неторопливо поднялся, поправил на себе расшитую золотом одежду и вышел из храма. Он видел спины, согнутые в почтении, боязливые взгляды. В знак приветствия Чура едва наклонял голову и спешил дальше, к ханскому дворцу.
У ворот дворца стража покорно расступилась, пропуская эмира.
— Что говорит хан? — поинтересовался Чура у мурз, вышедших ему навстречу.
— Шах-Али хотел покинуть дворец, но мы наказали страже, чтобы она его остановила, как ты велел, эмир.
— Что на это ответил Шах-Али?
— Поначалу он был очень рассержен. Грозился отрубить нам головы или подвесить на крючья за ребра, а потом, проклиная Казань, удалился в свои покои.
— Выходит, он уже все понял и ему не нужно будет больше ничего объяснять. Шах-Али, скорее всего, попросит помощи у Бельского. Он со своим полком живет в посаде и еще не знает о заточении хана… Что ж, посмотрим!
Чура все еще решал, чью же сторону наконец принять — Шах-Али или, быть может, сеида?
Вечером у Нур-Али собрались виднейшие карачи. В его роскошном дворце было шумно и весело. Звучала музыка. Плавно двигались танцовщицы, слава о которых давно перешагнула пределы Казанского ханства. И пришедших в этот час к эмиру пробирала зависть:
— Ах, Нур-Али! Всюду у него красота!
Танцовщицы извивались, как змеи, приковывая к себе горячие взгляды, гости забыли о музыке. Похоже было, что они не помнили даже о цели своего визита, будто собрались здесь для того, чтобы выпить кумыса да посмотреть на искусных танцовщиц.
Но стоило только в просторных покоях появиться Чуре Нарыкову, как гости поднялись со своих мест. Каждый пожелал пожать руку эмиру.
Музыканты отыграли последние аккорды. Хозяин сделал нетерпеливый жест рукой, и танцовщицы легкой стайкой скрылись на женской половине.
Навстречу вышел сам сеид. На его лице застыла приветливая улыбка.
— Рад приветствовать уважаемого Кулшерифа, — первым заговорил Чура. — Как здоровье, сеид?
— Время ли сейчас думать о собственном здоровье, когда болеет все ханство?
— Для того мы и собрались, чтобы разобраться во всем, — сказал хозяин дома. — Прошу садиться, гости дорогие, разговор у нас будет долгий и непраздный.
Когда все расселись, Нур-Али по праву хозяина начал серьезную беседу:
— Трудные времена наступили для Казани. Сафа-Гирей был плохим ханом, за что и изгнан. Шах-Али больше московский слуга, чем казанский хан. Он охотился вместе с ханом Иваном, а этой чести удостаиваются только избранные.
Его поддержал Чура Нарыков:
— Все правильно, уважаемый Нур-Али Ширин. Москва считает Казань своим улусом и дает нам ханов со своих городов — Касимова да Каширы. Все они больше урусы, чем мусульмане! Они забыли обычаи своих предков, нравы и традиции народа! Можно ли верить таким ханам?! Но мы устали и от опеки султана, который тоже считает Казань своим улусом. А сами мы терпим притеснения от крымцев, дальних и ближних родственников Сафа-Гирея! — Чура Нарыков посмотрел на сеида, который утвердительно качал головой. Потом перевел взгляд на других. — С этим нам нельзя мириться! Только мы, казанцы, должны управлять своим ханством. У Москвы есть Русь. У Кафы есть Крым. У Стамбула — Турция. Так пусть же оставят Казань для казанцев!
Последние слова Чуры были встречены громкими возгласами, больше других горячился Нур-Али:
— Прав Чура! Казань для казанцев!
Кулшериф улыбался беззубым ртом, согласно кивая маленькой седой головой.
— Что стоит за Русью? — продолжал Нарыков. — Чужой нам язык и чужая вера. Да, Казань сейчас слаба, нам не одолеть Московии, но мы можем противостоять ей, если будем вести себя осмотрительно. Государь Иван дал нам своего раба Шах-Али на ханство. Пусть же он будет ханом! Но только мы, — голос Чуры стал звучать тверже, — будем управлять нашими улусами. Мы, карачи! И без нас Шах-Али не сделает ни единого шага! Все будет подвластно только нам. Он не сможет выйти со двора, не сможет переговорить с русскими послами, он будет взаперти. Для народа же казанского пусть он останется ханом, пусть всюду его восторженно встречает толпа. Для всех он хан, для нас же он будет пленник! Иван будет думать, что на Казани сидит его раб и правит его волею, но только нам будет подвластно ханство! Тогда мы убережем Казань от разорения, и гяуры не станут воевать нас!
