Некоторое время было тихо. Речь Чуры для большинства оказалась неожиданной. Хан терял свою власть, и управление государством переходило к эмирам.
Опершись на локоть, приподнялся с подушек Кулшериф.
— Твои слова мудры, эмир! Я и все собравшиеся здесь принимают их. — По залу прошел одобрительный ропот. — Казань должна быть крепкой, только тогда можно будет избавиться от Шах-Али и выбрать на курултае своего хана. Казань должна быть такой же славной, как и при Улу-Мухаммеде! И пусть сейчас Шах-Али ханствует!
Старик засмеялся, и его дребезжащий клекот был подхвачен зычным голосом Чуры Нарыкова:
— Пусть Шах-Али ханствует!
Золотая клетка
Шах-Али не выпускали из дворца уже несколько дней. О том, что он оказался узником в золотой клетке, хан понял уже к исходу первых суток. Несколько раз Шах-Али пытался покинуть дворец, но всякий раз на его пути становилась вооруженная стража. «Вот, значит, как они обошлись со мной!»
— Я — хан! Я — Шах-Али!! — повышал он голос, и по его дряблому лицу от негодования пробегала судорога.
Есаул выставлял вперед руку с саблей, и узкая полоса стали отрезала хану выход. Взгляд у есаула был безразличный, он смотрел куда-то за его спину. Шах-Али в ужасе оглянулся, опасаясь увидеть стоявшего сзади убийцу. Но за спиной были только коридоры ханского дворца, пустынные и темные.
— Выпустите меня отсюда! — Шах-Али уже не приказывал, он умолял.
Но ответом ему было молчание. Лица стражей оставались беспристрастными и каменными. «О Аллах, и это мои подданные! Это ими я должен был повелевать?! — думал хан. — Что они хотят от меня?! Если я им не нужен, то почему тогда не убьют?! Зачем я согласился ехать в этот город?! Будь проклята Казань!»
Шах-Али повернулся и пошел прочь медленной старческой походкой. Наверняка стража ухмыляется ему в спину. Хану хотелось обернуться, бросить в их бездушные лица проклятия. Но усилием воли он подавил в себе это желание. «Я не дам им повода радоваться еще сильнее. О Аллах, разве мало ты меня наказывал за мои прегрешения, за что ты меня обрекаешь на еще большие муки?! — Шах-Али прилег на свое ложе. В покоях было тихо. — Знает ли о моем несчастье царь Иван? Скорее всего, нет… Тогда нужно будет сообщить об этом князю Бельскому. Пусть он расскажет царю о том, как измываются надо мной!»
— Чернила мне и перо! — крикнул хан.
Приказ был исполнен тотчас.
«Брат мой, царь Иван, — писал Шах-Али. — Всюду измена. И во дворе моем, и в государстве Казанском. Меня держат взаперти и на ханство не пускают. Меня не любят, тебя же словами погаными поносят. А сами заправляют ханством по своему усмотрению. Приди же с войском и вызволи меня из плена».
— Эй! Кто там?! — крикнул Шах-Али в приоткрытую дверь.
На его крик вошел слуга.
— У меня к тебе есть просьба.
На лице слуги появилось удивленное выражение — не часто ханы обращаются с просьбой, они больше приказывают.
— Отнеси это письмо князю Дмитрию Бельскому. Тайно… За это я тебе дам… — Шах-Али колебался только миг, потом сунул руку в шкатулку, достал из нее золотую цепь и протянул ее слуге. Это был родовой талисман. Говорили, что он принадлежал самому Батыю, — вот это! А когда принесешь от князя ответ, получишь намного больше! — показал хан на свой браслет, украшенный жемчугом и алмазами.
— Хорошо, — согласился слуга, переборов в себе последние сомнения. — Скоро я вернусь!
Он ушел, а время потянулось в томительном ожидании.
Началась уже вечерняя молитва, когда дверь неслышно распахнулась и на пороге появился дворцовый есаул. Хан посмотрел на вошедшего с опаской. Есаул держал в руках поднос, на котором был какой-то предмет, накрытый платком.
— Это и есть ответ, — проговорил учтиво стражник.
Шах-Али потянулся рукой к платку и, взяв его в горсть, приподнял. На подносе лежала голова слуги, того самого, что был послан с письмом. Открытые глаза его смотрели прямо на Шах-Али — спокойно и даже как-то задумчиво.
— Хану принести чернила и перо? — поинтересовался есаул.
— Ступай! — произнес Шах-Али, и стражник, как и подобает верному слуге, вышел с поклоном, пятясь спиной к двери.
«Теперь все, — подумал Шах-Али, — не добраться до князя Бельского. Нужно что-то придумать, иначе придется разделить участь моего бедного брата Джан-Али».
Сухое, будто высушенное ветром, и темное, словно прокопченное знойным степным солнцем, тело Сафа-Гирея, казалось, не ведало усталости. Седьмые сутки он не сходил с коня. Лошади уже не желали двигаться дальше, люди валились на землю в одном желании — передохнуть хотя бы час. А Сафа все торопил дальше и дальше в степь свое государство, состоящее из трех сотен казаков, четырех жен, двух дюжин наложниц и нескольких кибиток, в которых был уложен скарб бывшего хана.
Гонимый, непризнанный и всеми преследуемый, он переезжал из одного ханства в другое, желая обрести почет и власть. Он научился кланяться, улыбаться недругам, непринужденно веселиться в застолье, и только в дороге Сафа-Гирей давал волю распиравшим его страстям — был зол, раздражителен не в меру и в ярости хлестал плетью по ввалившимся бокам жеребца. Богатство, слава, власть — все осталось в прошлом. Настоящее — бесконечная дорога, изгнание и полнейшая безысходность.
— О Аллах, дай мне силы пережить этот позор, — молил бывший казанский хан. — Я прошу о малом — дай мне силы! Ты можешь все. Что для тебя такая ничтожная просьба твоего раба?!
Но Аллах оставался глух, и кони несли изгнанников все дальше и дальше в степь.
Вдруг жеребец Сафа-Гирея споткнулся и замер. Он больше не хотел идти дальше. Не помогали и уговоры, бессильна была плеть. При каждом ударе конь только шумно втягивал ноздрями воздух, но оставался непокорным воле Сафа-Гирея. И бывший хан смирился. «Ты хочешь управлять ханством, но не можешь справиться даже с конем!»
Когда вокруг Сафы собралось все его небольшое воинство и свита, старшая из жен, Сююн-Бике, осмелилась спросить своего повелителя:
— Куда мы едем, любимый мой?
Сафа-Гирей долго наблюдал за полетом коршунов, а потом, повернувшись к Сююн-Бике, честно признался:
— Не знаю.
Он посмотрел на свое немногочисленное воинство. С ханом в этот час остались только самые преданные.
С ними можно идти до конца.
«Когда-нибудь я отплачу слугам за эту преданность. Аллах, сделай так, чтобы я вернулся на ханство. Я помню свои ошибки и больше никогда не повторю их. Я буду добр, великодушен, щедр. О Всевышний, я никогда зря не пролью крови, будь то даже кровь неверных!» — молился Сафа-Гирей.
— Вперед! — махнул он рукой на юг. — В Хаджи-Тархан. Там Ядигер. Он — мой должник, и я рассчитываю на хороший прием. Быстрее! — пришпорил изгнанник взмыленные бока жеребца.
