Лицо казанской госпожи сделалось серьезным.
— Кучак! Ты забыл, что Казань — это мой юрт! И Аллах навсегда связал меня с этими землями! — Сююн-Бике хлопнула в ладоши.
Осторожно ступая по мягким персидским коврам, вошла стража.
— Взять его! — указала ханум на улана. — И бросить в зиндан! А завтра казнить на базарной площади после полуденной молитвы.
— Что ж, пусть будет так, как ты хочешь! — поклонился Кучак повелительнице и быстро пошел к выходу, увлекая за собой стражу.
В тот вечер во время молитвы Сююн-Бике особенно истово отдавала долг Аллаху. Когда тяжесть от сердца мало-помалу отступила, она поднялась с колен и вызвала стражу:
— Проводите меня в зиндан.
Несмотря на сумрак, который был в подвале крепости, Сююн-Бике разглядела Кучака сразу. Огромным черным силуэтом он вырисовывался у серой стены. Она увидела, как улан поднял голову. Тяжелые цепи на его руках печально звякнули. Затем голова безвольно свесилась на грудь, и улан затих.
«Он мертв!» — дрогнуло сердце женщины. Она посмотрела на тюремщика, который, подобно туркам, носил огромный тюрбан. Под ее строгим взглядом тюремщик склонился еще ниже.
— Если улан умер… Я казню вас всех!
Но Кучак пошевелился, и тяжелые цепи снова дрогнули. Темные блестящие глаза улана остановились на гладком и чистом лице бике. Огонь от факела беззастенчиво обшарил темные углы зиндана, запрыгал неровными пятнами на лице Кучака, от чего черты его лица как будто заострились.
Сююн-Бике взяла у тюремщика факел.
— Оставь нас вдвоем!
Когда дверь закрылась, бике подошла ближе. Она разглядела на щеке Кучака кровь, и жалость уколола ее в самое сердце. Тонкие, длинные пальцы потянулись к разбитому лицу улана. «Нет! — отдернула она руку. — Я все-таки казанская госпожа!»
Некоторое время бике смотрела на его рассеченное в кровь лицо.
— Завтра тебя казнят, — тяжело сказала она.
Опять зазвучали на руках Кучака тяжелые цепи.
— Что я могу сказать? — бесстрастно отвечал улан. — Значит, такова воля Аллаха. Мы же всего лишь жалкие орудия в его сильных руках.
— Ты уже смирился со своей участью и приготовился к смерти? — отвела взгляд в сторону Сююн-Бике.
— Ты спрашиваешь, как палач, моя госпожа. — все тем же безразличным тоном произнес Кучак. — А что же мне остается делать? Я — воин, поэтому всегда готов к смерти. Кончина для воина — это всего лишь шаг в рай.
— Шаг в рай, если он умирает с оружием в руках на поле брани против неверных! — поправила Сююн-Бике. Она увидела, что улан нахмурился, и заговорила о другом: — Тебя пытали?
Последние ее слова дышали участием и уже принадлежали той женщине, которую он когда-то боготворил.
— Ты меня жалеешь? — усмешка скривила тонкие губы улана. — Мне не было тяжело. Телесная боль только отвлекла меня от раны, которая засела глубоко в сердце… Больнее всего было потерять тебя.
— И после всего этого ты по-прежнему продолжаешь меня любить? А может быть, ты только притворялся, чтобы занять казанский престол?!
Некоторое время было тихо. И мерцающий огонь в руках Сююн-Бике красным длинным языком лизал закопченный низкий потолок и огромными прыжками то и дело наскакивал на стены. Железные цепи Кучака в очередной раз глухо звякнули.
— Такую женщину, как ты, невозможно не любить. Я завтра умру… Даже под саблей палача и на последнем выдохе я буду шептать твое имя. Я буду благодарить Аллаха за то, что он подарил мне встречу с тобой!
— Ты заставишь зарыдать даже самое черствое сердце, а что же тогда говорить о женщине?
— Я это говорю не для того, чтобы зажечь в твоем сердце жалость ко мне, ханум. Я просто хочу, чтобы ты знала правду. Зачем мне теперь лукавить, когда я отхожу в лучший мир?
Сююн-Бике потянула на себя дверь, та неохотно заскрипела. И этот скрип, будто стон больного и простуженного старика, был слышен в самых дальних закутках каменного лабиринта.
Как тени, возникла стража и в покорном поклоне остановилась перед повелительницей.
— Улана Кучака освободить… Он не нужен мне больше!
Один из стражей осмелился заглянуть ей в лицо, и Сююн-Бике прочитала в его карих глазах удивление.
— Кучак свободен!
Бике бросила под ноги стражи факел. Его искры рассыпались по каменному полу. Факел вскоре потух, и зиндан поглотила тьма.
— Пусть улан Кучак забирает все свое золото, всех своих людей и наложниц и немедленно убирается в Крым!
Голос женщины в темноте звучал зловеще. «Не демон ли говорит ее устами?!» — отшатнулся в сторону страж.
— Мы сделаем так, как ты велишь, бике, — уступил он темным силам.
В Ливонию!
Кучак с нетерпением дожидался вечерних сумерек. И они неотвратимо опустились на минареты и башни города, а вместе с ними в его покоях появился посыльный.
— Улан Кучак, все наши люди предупреждены. Сокровища увязаны в баулы, а твои жены ждут тебя в кибитках. Мы готовы тронуться в путь, — доложил слуга.
Но Кучак все еще медлил. Через узкое окно он видел белый купол мечети Кулшерифа, а выше, будто подсматривая за кем-то, из-за шпиля выглядывала луна. Скоро все это останется позади: минареты, широкая Итиль, власть. Но труднее всего оставить любовь. С собой он увезет только воспоминания.
Была еще одна причина, по которой улан не спешил, — не было двух его сыновей: среднего — с чертами лица русской жены, и старшего — его надежды, его наследника, такого же смуглого и скуластого, как и он сам, но характером в мать — астраханскую бике, покладистую и рассудительную. «Тебе только муллой быть!» — посмеивался частенько над сыном Кучак.
Слуга не уходил и терпеливо дожидался ответа.
— Послали ли гонцов за моими сыновьями? — наконец спросил улан.
Два его сына пристрастились к соколиной охоте и сейчас, не ведая о падении отца, гоняли птиц в том самом месте, где в единое течение сливались две полноводные реки: тихо бегущая Итиль и Кама — капризная и непокорная, которая то разливалась в долинах на многие версты, а то вдруг сужалась между возвышенностями и, показывая норов, била быстрой водой в крутые берега.
— Мы сделали все, как ты сказал, господин. Они должны самостоятельно выехать за пределы ханства и двигаться вверх по Каме. Возвращаться в Казань им опасно. — Кучак молчал, а слуга продолжил: — Надо торопиться, господин, иначе нам не выбраться из Казани. Горожане уже затворили ворота, выставили усиленный караул и дожидаются тебя.
— Чего же они хотят?
— Самую малость, господин, они хотят казнить тебя!
— Я не доставлю им этого удовольствия. Аллах спас меня не для того, чтобы я сложил голову под саблями мятежников.
