— Да где там! — махнул рукой в сердцах стрелец. — Этих едва отбили, да и то, что у самой базарной площади были! Казанцы лукавые всех православных по ямам да по подвалам попрятали! Силу бы поболее, тогда и остальных из полона вызволим!
— Что говорят в Казани?
— Волнуются татары, недовольны, что рабов освобождаем. Думается, соберутся они с силой и тебя начнут из Казани выживать. Держись, царь!
На озере
Шах-Али любил озеро Кабан. Здесь, среди высоких яблонь и густых вишен, в ухоженном ханском саду, он, казалось, молодел душой. Тело так и наливалось здоровьем. А легкая летняя прохлада, которая тянулась с воды, всегда приятно обдувала лицо. С озера хорошо была видна и Казань, спрятанная за высокими дубовыми стенами.
Совсем неслышно подошел черный евнух и поставил перед Шах-Али корзину яблок.
— Великий хан, это яблоки из твоего сада.
Евнух так же неслышно ушел. Он умел появляться неожиданно и внезапно исчезать. Но эта его непредсказуемость никогда не раздражала хана: евнух появлялся всегда в нужное время и знал, чего хочет хозяин.
Шах-Али взял из корзины самое большое яблоко и надкусил красный бок. Сладкое. «У царя Ивана в саду всего лишь шесть яблонь, а у меня их целый сад!»
Подул ветер, и гладь озера покрылась легкой рябью, словно морщины на лице старца. Вдруг на глубине, там, где солнце терялось в густых зеленых водорослях, мелькнуло нечто огромное и хищное. Шах-Али увидел, как блеснула синяя чешуя в желтых лучах солнца, а потом по воде хлопнуло что-то тяжелое. И большая волна накатилась на песчаный берег к самым ногам Шах-Али. Может, это был ужасный змей, который, как говорят, живет в озере и караулит красивых девушек, чтобы затащить их в пучину?
Шах-Али заложил руки за спину и пошел к карете, которая утопала в густом лугу. Кони беззаботно пощипывали сочную травку и огромными, до самой земли, гривами отмахивались от надоедливых мух. «Я устал и сильно постарел! Зачем мне теперь власть?! В моем возрасте больше приходится думать о душе и о мире грядущем, чем о жизни настоящей».
Шах-Али увидел, как кони испуганно шарахнулись в сторону. «Зверь! — равнодушно подумал казанский хан. — Говорят, на этом берегу владения старого одинокого волка. У нас с ним много общего: он всегда один, я тоже. Нас связывает не только одиночество, но и ненависть к людям! Как же мне противны все эти казанские эмиры и мурзы!»
Хан присел на траву под большую сосну и прижался спиной к ее гладкому стволу. «Может быть, было бы намного лучше, если бы я остался вот здесь, на этом берегу, и на старости лет любовался рождением нового дня. Только один Аллах знает, сколько мне еще осталось. А свой последний день нужно встретить в покое». Хан повернулся лицом на восток, чтобы воздать хвалу Всевышнему, как вдруг увидел на дороге повозку, которая быстро двигалась по узкой дороге к озеру. Шах-Али без труда узнал упряжку, она принадлежит Кулшерифу. «Интересно, что же такое могло случиться, если сам сеид решается нарушить мое одиночество и прервать покой в тени благодатных яблонь?»
Повозка обогнула острый мысок и покатилась дальше вдоль самой кромки озера.
Возничий потянул на себя вожжи, и кони, разгоряченные стремительным бегом, неохотно перешли на шаг.
— Тпру!
Кулшериф отстранил почтительные руки казаков и уверенно сошел на берег.
Сеид не торопился: он отвязал поясной платок, повернувшись лицом в сторону священной Каабы и спиной к хану, приник лбом к земле. Шах-Али не мешал, терпеливо ждал. Потом сеид так же невозмутимо поднялся с колен и, отряхнув одежду от налипшего песка, опоясался.
— С чем ты пришел ко мне, Кулшериф? — не выдержал молчания хан.
— Ты несправедлив к казанцам, Шах-Али.
На широком лице хана надолго замерла слабая улыбка. Он думал, как ответить сеиду. Здесь важно не спешить: хан отвечает за свои слова.
— Разве кто-нибудь из казанцев может меня упрекнуть в том, что я кого-нибудь обидел понапрасну? Хотя ты знаешь, уважаемый сеид, что причин ненавидеть казанцев у меня найдется предостаточно. До этого я дважды садился на казанский престол и оба раза был изгнан с позором! Второй раз казанцы чуть не лишили меня жизни, держали под стражей, заставляли есть неугодную Аллаху пищу. Вместо стола у меня был гроб! Казанские карачи сполна посмеялись надо мной! Но я не помню зла, я постарался все забыть. Потому что я хан и обязан быть великодушным!
— Ты не все сказал, Шах-Али. Вчера стрельцы бросили в зиндан несколько знатных мурз и множество простого народа.
Шах-Али в знак согласия наклонил голову.
— Да. Это сделано с моего ведома! Схвачены зачинщики, подбивавшие правоверных выступать против своего хана, данного им милостью Аллаха! Завтра всех их ждет легкая смерть, — причмокнул хан бледными тонкими губами. — Мои палачи отрубят им головы.
Он сделал шаг к Кулшерифу, и сеид увидел его побелевшие глаза. «Вот его настоящее лицо! — подумал Кулшериф. — Он ничего не прощает!»
— Эти шакалы называли меня псом царя Ивана! Их всех ждет заслуженная кара!
— Но среди этих мурз есть и те, которые хотели твоего правления. Ты так и не сумел разглядеть в них друзей.
— Я не так слеп, как тебе кажется, Кулшериф. Все, что происходит на этой земле, идет от воли Аллаха, я же только исполняю ее!
— Среди мурз, которые желали твоего правления, — мой племянник.
— Твой племянник? — Шах-Али выглядел очень удивленным. — Сколько же ему лет?
— Он еще очень мал, ему всего лишь тринадцать.
— Всего лишь тринадцать, ты говоришь. Это немало, Кулшериф, это уже возраст! В тринадцать лет я впервые сел за казанский стол! Хорошо, сегодня вечером ты увидишь своего племянника. Я освобожу его. Я иду на это во имя нашей давней дружбы.
— Твоя доброта, хан, не знает границ!
Во дворце Нур-Али
В самый канун праздника Курбан-байрам
[68]
у Нур-Али родился сын. Эта радость была особенной потому, что до этого его жены рожали только девочек. Теперь, когда он увидел красное и беспомощное тельце сына, Нур-Али встал на земле обеими ногами. Он долго не мог подобрать имя младенцу. А потом решил: пускай имя будет поскромнее. Если сын станет настоящим мусульманином, то с любым именем можно заслужить покровительство ангелов и снискать уважение окружающих.
Нур-Али прочитал молитву, а затем в оба уха младенца прошептал:
— Булат… Да суждено будет этому ребенку стать поборником ислама и вырасти добропорядочным сыном своих родителей, милосердным и сострадательным, в добром здравии тела и духа.
К празднику Курбан-байрам Нур-Али повелел откормить трех быков. Мясо двух из них пойдет на раздачу бедным, а третьим он угостит своих друзей. С первыми звуками труб, возвещавших о начале праздника, на землю пролилась кровь первого быка, и Нур-Али мысленно посвятил его своему сыну.
