– Добрый вечер, Григорий Владимирович. Как у вас дела?
– Вашими молитвами, Исмаил Эльбрусович.
– Я, конечно, знаю, что понятие атеизм по своему звучанию близко к понятию атавизм и некоторые верующие современные ученые говорят, что атеизм – это равносильно выросшему у человека хвосту, тем не менее я человек, верующий только по традициям моего народа, но не более. Следовательно, намаз за вас я не совершал. Тем более сегодня только среда, а не пятница, а намаз, как вы знаете, наверное, совершается по пятницам. Отсюда я делаю вывод, что дела ваши не слишком хороши.
– В чем-то вы правы, Исмаил Эльбрусович. Какими еще могут быть дела у человека, которого отстранили от должности? Я всю свою сознательную жизнь посвятил службе, а теперь временно остался вне ее. Наверное, самочувствие мое не может быть хорошим. А те обязанности, которые на меня возлагают, мне не слишком нравятся. Как погода в Женеве?
– Дождь моросит. Противный. Уже пятый день. Я прилетел, он уже несколько дней моросил, и все еще не прекращается. У меня здесь зонтика нет, не захватил. Думал, завтра купить, но жена звонила, в Лондон вызывает. Она у меня там живет. Срочные дела. Придется лететь. А там на квартире у меня зонтик имеется, кажется, даже не один. В Лондоне без зонтика пропадешь.
Все правильно, профессор клюнул на приманку. Но, что вполне естественно, не желает сообщать, что собирается Дагестан посетить. И даже не раскрывает того, что звонит из Москвы. По времени, он должен уже быть там.
– А какие обязанности на вас накладывают теперь? – продолжал профессор.
– Да все те же, о которых я вам сегодня говорил, обеспечение охоты для этих генералов. Послезавтра прилетают. Важные персоны, приходится исполнять. Даже вертолет сегодня выделили, чтобы провести, как у нас, у военных, говорят, рекогносцировку. Я летал туда, за перевал, искал стаю. Нашел и сверху передал им привет от вас.
– Спасибо. За привет, а не за то, что летали. Я даже не знаю, как смогу повлиять на эту охоту. Если прессу подключить, как я думал, мне нужны конкретные данные – кто прилетает, какие должности они занимают. Эти же вопросы мне задали и в комиссии ЮНЕСКО. Вы, наверное, единственный человек, кто сможет мне в этом помочь. Меня личности и должности этих двух генералов интересуют.
– Извините, Исмаил Эльбрусович, но это уже военная тайна.
– Ну хотя бы фамилии.
– И этого я вам тоже сказать не могу. Могу только сообщить, что это ответственные генералы с высоких постов. Мне, скажу честно, не нравится эта охота. Но я человек военный и вынужден подчиняться приказам своих командиров, если хочу вернуться к прежней должности. У меня нет злости на ваших красных волков, хотя сняли меня с роты по их вине. Я не кровожадный человек, но к приказам привык относиться уважительно и выполнять их. Вы знаете историю с Семеновским полком, который участвовал в восстании декабристов?
– Напомните.
– Царь Николай Первый запретил наказывать солдат, которые выполняли приказ своих командиров и вышли на площадь для участия в восстании. Он просто дал полку команду: «Кругом! В Сибирь, шагом марш!» И все. Убрал полк из столицы. Вот и я в положении солдат Семеновского полка. Тоже обязан выполнить приказ, и все.
– Я не спрашиваю вас, как волки себя чувствуют, потому что вы не сможете мне на этот вопрос ответить. Вы их слишком мало знаете.
– Мне показалось, что хорошо они себя чувствуют. Правда, удивило, что они вертолета не боятся. Обычно все звери боятся вертолета, как и человека.
– Да, – довольно произнес профессор, – красные волки не знают страха. У них не так сильно развит инстинкт самосохранения, как у серых волков, и потому они совершенно бесстрашны. И человека они тоже не боятся. Вашим генералам может не поздоровиться, если они, конечно, не надумают охотиться с вертолета. Нет у них такого желания?
– Не могу знать, Исмаил Эльбрусович, не могу знать. Но вертолет им выделили. Вполне вероятно, что охота будет вестись и таким варварским образом. Это сейчас даже модно, я слышал.
– Прискорбно, прискорбно… – вздохнул Идрисов. – Жаль, конечно, что вы не смогли мне помочь с данными на этих браконьеров, но я вас тоже понимаю. Это вопрос вашей карьеры и служебного продвижения.
– Конечно, – утвердительно сказал капитан.
– Удачи вам и неудачи генералам. Извините уж за откровенность, но я в таком черном деле никому удачи пожелать не могу. Если будут вопросы, я еще позвоню, не возражаете?
– Бога ради…
На этом разговор и закончился. А Григорий Владимирович сразу же позвонил подполковнику Моринцу и рассказал о содержании беседы с профессором Идрисовым.
– Товарищ подполковник, где у нас неподалеку можно добыть ПЗРК? Есть такая возможность? Не знаю, каким способом, но добыть.
– В республике две воинские части, в которых ПЗРК на вооружении. Но там добыть ничего не удастся, даже при нападении большой банды. Это точно.
– Я уверен, что профессор будет искать ПЗРК.
– Есть одна банда, которую мы никак достать не можем. По слухам, у них имеется «Стингер»
[24]
, но, кажется, всего одна ракета к нему. А командир очень бережет свое оружие, едва ли с ним расстанется.
– Что за банда?
– Эмир у них – Магомед-Огородник. Фамилию мы не знаем. Он все нынешнее лето тихо просидел, не высовывался, а в прошлом году много дел натворил. Мы даже готовились специально к его поиску. Но он в этом году в горы не вышел. Не могу знать, по какой причине. В прошлом году захватили живым одного из его парней. Тот сначала дал показания, потом закрылся, а позже вообще повесился в камере. Из его показаний мы и знаем о ПЗРК у Огородника…
– Извините, товарищ подполковник, у меня трубка показывает, что ко мне идет звонок. Если что-то важное, я вам перезвоню.
Капитан отключился от одного абонента и переключился на другого. Звонил лейтенант Лукашенков. Ему сообщили из Москвы, где уже подключили к работе своего переводчика с дагестанского, что после разговора с капитаном Шереметевым профессор Идрисов сразу позвонил Тофику и потребовал обязательно найти Магомеда-Огородника и договориться с ним о «Стингере». Пусть даже в три цены. Идрисов обещал расплатиться сразу, как только вернется.
Информация была как раз та, которую Шереметев и ожидал услышать, и сразу же доложил о новости подполковнику Моринцу. Юрий Трифонович, наверное, даже руки мысленно потер от радости и спросил:
