часть первая
Утро кровавое
Ночь заканчивалась. Медленно и неохотно светлело. На темном небе стали выясняться детали. Во всю ширину окна в сторону Москвы-реки протянулись две черные ленты. Под ними и меж ними розовый, но все более кровавый подсвет предвещал столице Союза Советских Социалистических Республик морозный день.
Он пошевельнулся. Дотянувшись до ночного столика, нажал на кнопку лампы, залил комнату желтым мокрым светом. Разрушил пепельно-кровавую мрачность. «Индиана в стране советских», так он стал представлять себя с первого шага на их земле, так он стал вести себя, — иностранцем. …И именно Индианой, — бравым героем фильмов Спилберга, — археологом и охотником за сокровищами, он и проснулся. Чужим среди чужих.
Он встал, и голый, лишь грудь прикрывала белая тишорт, прошел к окну. Далеко внизу по тринадцати путям трудно стремились, расхлестывая снег, автомобили. Тевтонской свиной полу-головой появились вдруг с зажженными фарами шесть снегоуборочных броненосных бульдозеров, каждый двигался на ширину бульдозерного лезвия в сторону и сзади предыдущего. Еще шесть таких же панцирных агрегатов быстро прошли по шести встречным путям, грязные, примитивные и надежные. Выяснилось, что черные ленты в небе берут начало в двух каменных трубах, возвышающихся далеко в стороне Киевского вокзала. Странным было, что дым не рассеивается и не клубится хотя бы, но формируется в аккуратные ленты. Их горизонтальность же, напротив, легко объяснялась направлением ветра… На другом берегу Кутузовского проспекта, далекие, простирались казарменно-германские, длинные бараки одной высоты. Большинство окон были освещены. «Самый большой германский город в мире, Москва, уже встал и живет, полупроснувшийся, кашляя и отхаркиваясь автомобилями и горлами», — сказал вслух Индиана. «Но ты, без сомнения, еще спишь, женщина Мадам Хайд, пьяным сном. И маловероятно, что ты спишь одна».
Он, некогда проживший в этом городе семь лет, был поражен, что город оказался немецким. Поражен тем, что город никак не соответствовал его воспоминаниям. С первых же часов встречи с Индианой он наотрез отказался быть уютным городом, в котором, романтическая, прошла юность Индианы. Он расположился в снегах, грубый, слишком громадный, чтобы его можно было игнорировать или не уважать, столица Империи, скогтившей воедино племена, говорящие на сто двадцать одном языке, простирающейся на двенадцать часовых поясов от жаркой Колхиды до ледяной Камчатки, Москва, — город царей и большевистских Цезарей. Не из этого города уезжал Индиана двадцать лет назад.
Снизу в голые ноги веяло слабым теплом от загнанного глубоко под подоконник радиатора центрального отопления, от чудовищных же размеров окна с двойными, старыми и гнилыми рамами разило в грудь холодом. Посему он поспешил отойти от окна. Вышел в ванную комнату и, заткнув сточную дыру в беньюаре унылой и постыдной каучуковой пробкой, открыл кран горячей воды. Первым ненужно закапал старый душ, затем из изъеденного крана, белая и шипучая, полилась как кислота вода, укладываясь в лужицу на дне.
Это было его первое утро в этой ванной, в мощном дряхлом отеле, в столице империи, в стране, где он когда-то родился и жил.
Сидя в белой воде (постепенно молочность прояснялась и ясно обозначились его ноги и пах — волоски, шрамы, пятна), он размышлял. Обо всем сразу. О том, что его опыт в области беньюаров необычайно обширен. Что он способен определить по ванной если не город, то государство, в котором находится. Американские «табс» несомненно ближайшие родственники советских. По размерам. По мощной уверенности, с какой их мускулистые торсы стоят на сильных коротких ногах. В отеле «Эмбасси» на Аппер-Бродвее он был обладателем чудовища с растрескавшимися под желтой кожей черными и синими капиллярами. Размеры его не только позволяли спокойно вытягивать ноги, но возможно было сделать свободный взмах «баттерфляем». Американские черные гиппопотамы, населявшие «Эмбасси», возможно не находили свои ванны большими, но хрупкий, родившийся на европейском континенте, в сердце Татарии, Индиана находил… Хрупкие же деликатные ванночки с архитектурными излишествами выдают немедленно свою принадлежность к одному из «цивилизованных» малых европейских народов. Он вспомнил свою первую французскую ванну, сидячую, высокую, как бочка, ванну в студии на рю дэз Аршивс в Париже и улыбнулся. Абсурдная фантазия французских пламэрс соединила почему-то беньюар с туалетом. Туалет этот, техническое чудо, был снабжен электропомпой, дабы выкачивать дерьмо через узкую вену-трубку в далекую канализационную артерию. Через несколько месяцев вена засорилась, и помпа стала выкачивать дерьмо в беньюар! То не было жилище для бедных (в студии был камин!), но построенный в начале 19 века дом не предусматривал туалетов в квартирах… Более или менее равнодушный к туалетам, Индиана однако пылко любил ванны. Горячая вода исправно служила ему, всегда бедному авантюристу, согревала его измученное шаганием по чужим городам тело.
Он оглядел сплошь кафельную (кафель взбирался к самому потолку) комнату. Собрание кафельных плиток всевозможных оттенков белого сложилось постепенно путем замены расколотых плитками сменяющихся эпох. Сильные сталинские преобладали, но было немало и хрущевских и брежневских, — потоньше и подешевле. Узкий обрезок зеркала. Убогий куб мыла, размером с половину спичечного коробка на полке под зеркалом. Три полотенца различных цветов и структур. Черной резины пупырчатый коврик. Туалетная чаша, накрытая белым пластиком. Грубые плиты пола. Все. Ванная исполинского дворца-крепости, из которой недавно восстававшая чернь выкорчевала все украшения. Если утрудить глаза, то можно обнаружить подробности микропейзажа: сырые щели меж плитами, сочащийся по-прежнему душевой прибор закис повсюду белой коркой, кожа беньюара продрана и закрашена поверх масляной краской. Несмотря на запущенность и общую грубость, несмотря на сходство с моргом, госпиталем и залом мясного магазина, беньюар обширен, потолок, распоротый трещинами, находится так высоко, как в соборе, ванна поражает жестоким величием. Поневоле задумаешься: для каких же людей строилось такое? Ответ пришел сам, без натуги. Для римлян. Для грубых, сильных и простых мужей, подобных римлянам.
Индиана представил себе, что он генерал-лейтенант, бравший Берлин. Молодой еще, но много раз раненный генерал-лейтенант Третьего Рима. Вот… Индиана увидел себя — с помощью денщика влазит он, голый, в шрамах, проконсул, в беньюар. Денщик, рыжий, лысый уже в свои 30 лет Иван, в сапогах, галифе и майке, подымает ногу проконсула и ставит ее в молочно-белую воду… Икра ноги необычайно тонка, сорвана была осколком. Синие сплетения вен и жил обернули ногу. Пятна болезни цезарей — экземы на ней. «Перегрел, сукин сын!» — морщится проконсул, опускаясь в воду. «Достукаешься, Ивашка, в деревню, домой отправлю».
Второе банное видение явилось на смену первому. Индиана — старый советский разведчик, чрезвычайно уставший (он вспомнил потрепанную физиономию разведчика Абеля), ушедший в отставку и поселившийся в крепости отеля «Украина», потому что привык за годы своих американских скитаний жить в отелях. Скромный и тихий, сидит он каждое утро в буфете своего этажа, ест вареные вкрутую яйца с колбасой и пьет чай из пиалы… Или же он — полнокровный и губастый торговец оружием из страны Ближнего Востока. Торговец оружием Индиана представился Индиане в виде полного молодого армянина (он успел узнать, что в комнате до него жил армянин), убитого выстрелом в затылок в беньюаре. Голова армянина соскользнула в воду… Представив кровавую воду, Индиана вздрогнул и встал.
