«Дам адрес. Отчего не дать. Он ни от кого не скрывается. Пока. Но вначале вы меня выслушайте, чтоб у вас не было иллюзий. Вы благодарить меня будете за мое сильное лекарство. Налейте только себе еще коньяку, а то в обморок грохнетесь, мсье…»
Индиана покорно налил себе противного пойла. «Они со Светланой ко мне уже поддатые явились. Веселые, перебивая друг друга, все школу вспоминали. Девочек, мальчиков… Заговоривши о мальчиках, решили еще выпить. Не хотелось только никому в темноту за алкоголем бежать, снег к тому же шел. Мужа моего не было в Москве, в командировке был. Но тут ввалились как раз этот Виктор и его приятель Вадик. Мужу моему кое-что приперли. Твоя эта… иначе как стервой не могу ее назвать, извини, погнала их за выпивкой. Денег им дала. Короче, в два часа ночи я попыталась всю компанию выгнать, чтоб спать лечь. Но только Светлана послушалась и ушла. Твоя стерва сказала, что ей далеко добираться к матери в далекий микрорайон. Ну, я ее пожалела, оставила и в голубую далекую спаленку с собой на супружескую кровать уложила. Если б она не качалась, а она сильно качалась, передвигаясь, я бы ее выгнала и в микрорайон, я женщина суровая, но подумала, еще случится с ней что-нибудь. Столько лет не была здесь, иностранка, можно сказать… А чмуры эти, Виктор и Вадик, тоже не ушли, напросились остаться. Мол, уйдем в шесть утра, нам на вокзал, тут рядом на Рижский… Я поддалась и Вадика вон в том углу уложила, а Виктора на тахту, где вы сидите… Только она не хотела или не могла заснуть, твоя стерва, и все ходила совсем голая курить в ванную. Я ей рубашку ночную предлагала свою, но она с презрением отвергла. Она что, эксгибиционистка?»
Индиана не ответил. Он боролся со спазмами желудка.
«Потом чего-то ее долго из ванной не было. Я встала пойти в туалет. Захожу в комнату и вижу такую картину. Она сидит у тахты вот в этом кресле. Сигаретка в одной руке, наклонилась к нему и другой рукой хозяйство его наглаживает. На меня — ноль внимания. Когда я из туалета в спальню шла, она уж ему сосала. На корточках у тахты сидела. Шумно так… с удовольствием…»
Индиана молчал. Он справился со спазмами желудка.
«До самого рассвета они тут орали и тахту ломали. Уж не знаю, с обеими она трахалась или один этот Виктор таким героем оказался, но на рассвете я вконец остервенела от их кошачьего концерта и выгнала всех троих… И она уходя меня еще оскорбляла грязными словами. Даже соседи вылезли… Ну что, вам еще хочется ее искать? Вы все поняли? Ваша жена, или кем она вам приходится, подруга, не просто баба, слабая на передок, она сама хватает мужика за хуй. Сама на акт провоцирует. Я этого Виктора хорошо знаю. Он мужик драчливый, в тюряге сидел. Но с бабами он вежливый. Без ее инициативы, он бы, может, постучал в спальню: «Спичек, девочки, не найдется? А вам не нужно чего по мужской части..?» Я бы на него прикрикнула и он бы себе спать залег. Она его НА СЕБЯ ПОЛОЖИЛА. Вы все еще хотите ее искать? Вам все еще нужен его адрес? Что, сердчишко побаливает? Я забыла вас спросить о состоянии сердца…» Сердито протопав каблуками по полу, она отошла к окну.
«Сердце в порядке, — Индиана откашлялся, — грудь, бывает, болит… Шок, конечно, большой. Какие-то вещи я о ней знал, но другое дело услышать от очевидца, от свидетеля. Конечно, в другом свете все предстоит, извините, предстает».
«Вы приобщайтесь еще к коньяку, — сказала она, — коньяк вам сейчас ой как нужен!»
«Вы злая женщина, и очень, но я вам верю. Потому что ваше свидетельство органично укладывается вместе с другими сведениями. Значит, такая она и есть».
«Это уже не мое дело, советы вам давать, но скажите мне, зачем вы живете с ней? Она ведь простая баба совсем. В этом зазорного ничего нет, быть простой, но разве вам не понятно, что она женщина не для вас, но для бандита, для хорошо зарабатывающего жулика директора магазина. У этих стерв определенные ценности: водка, деньги, мужик чтоб был с кулаками. И у них определенная мораль: согласно их морали, мужик это враг. Сколько раз баба ему изменила, столько побед она одержала. Я за границами не жила, но уверена, что нету в мире развратнее баб, чем русские бабы. Морально мы развратнее всех, и физически само собой… Вот я на вас смотрю, вы интеллигентный, спокойный, зачем вы живете с такой стервой? Вы что, мазохист?»
«До сегодняшнего дня я считал, что нет. Сегодня я уже не уверен».
«Больше я ничего не знаю, — блондинка вздохнула. — Имела удовольствие ее наблюдать всего одну ночь. Виктор живет в Первом Серебряковском переулке. Мой муж у него краденую аппаратуру покупает. Так что я знаю где. Угловой дом, выходящий на бульвар. Первый этаж. Первые три окна рядом с дверью в подъезд. Если вы мазохист, можете пошпионить».
Индиана встал. «Насчет меня вы ошиблись. Я не интеллигент. Родители мои — простые люди. Сам я долгие годы занимался физическим трудом, работал на заводах и стройках. Только последние восемь лет живу как писатель».
«Я не ваше происхождение имела в виду. Я хотела сказать, что вы не жулик, не алкаш, что вы не из этих шакалов. У нас почти все население теперь шакалы и алкаши, вы заметили? Вы давно у нас не были?»
«Двадцать лет».
«Ого! Должны заметить. Двадцать лет назад я, правда, маленькая была, но общее настроение помню. Люди добрее были».
«А почему вы сами с шакалами, — он вспомнил старое русское слово, — якшаетесь?»
«Я? — она засмеялась. — О, у меня муж жулик. А я мужа люблю».
«Видите, у нас с вами сходная судьба».
«Нет. Мой меня любит».
Побег
Подымаясь в лифте, он уже знал, что будет делать. Вырвал сумку из шкафа. Нашарив в глубине сумки билет Аэр Франс, нашел номер агентства в Москве. Набрал номер. Очень удивился, что ему ответили. «Извините, у меня большая проблема. У меня билет на двадцать второе, но мне нужно во что бы то ни стало улететь сегодня. Мне позвонили из Парижа… Жена попала в автокатастрофу. Она в госпитале».
«Ох, — вздохнула женщина, — улететь сегодня практически невозможно. Сегодня есть еще только один рейс на Париж. Аэрофлотовский, в пять часов. Но нет ни одного свободного места».
«Так что же мне делать? Я в отчаянном положении».
«Самое разумное, поехать в Шереметьево-2 и попытаться улететь рейсом Аэрофлота. Пойдите к дежурному по аэропорту. Скажите ему, что произошло. Но поторопитесь, потому что пятичасовой — последний сегодня рейс на Париж».
Он стал собирать вещи. Снял с вешалки пиджаки. Бросил на кровать. Аккуратно вывернув подкладкой вверх, уложил один. Опомнился и затолкал одежду как попало. Когда он заворачивал туфли в пластиковый мешок, на руку ему скатилась злая слеза. «Еб твою мать! — выругался он. — Искалеченная в госпитале! Да лучше б ее искалечило!» Из десяти номеров журнала с его повестью он взял один.
Натянув бушлат, вышел и заторопился по коридору, сумка на длинном ремне. Опять матрос, лишившийся благосклонности океана.
«Эй, вы что, уезжаете?» — пожилая горничная в белом халахе перехватила его в пути.
