«Бу-бу-бу-бу-бу», — прозвучала она нечетко.
«…что же касается того длинноволосого и вдохновенного, то все хорошо в свое время. Метаморфозы есть не прихоть, но жестокая необходимость процесса жизни. Помните у Пушкина:
«Блажен кто смолоду был молод,
Кто после вовремя созрел,
Кто постепенно жизни холод
С годами вытерпеть сумел…»
Вы хотели бы, чтобы я, седой и длинноволосый (Индиана позволил себе отвести взгляд от «Сюзэн Зонтаг» и посмотреть на «Витю»), жирный и опустившийся, пел все те же песни? Сидел бы тут в буфете Дома Литераторов, роняя пепел с окурков? Мне привелось увидеть здесь нескольких старых товарищей по авангарду, — соврал он невинно (не «здесь», но в Париже, несколько приезжали в Париж), — вот они — не изменились, поют, седые и неопрятные, все те же устаревшие жалкие «гениальные» песни…»
Она попыталась возразить, но Индиана не отказал себе в удовольствии выключить ее и ткнул пальцем в маленького человечка.
«Что вы думаете о Василии Аксенове?.. И о Бродском?»
«Я о них не думаю», — Индиана пытался вспомнить, кто же эта стерва.
Так как его книг в Союзе не продавали, то немногие желающие столпились вокруг него с блокнотами и просто листками бумаги. «Почему у вас здесь так распространена охота за автографами?» — спросил он маму Смирнова. — «А вот я, — мама засмеялась (и тут только до Индианы дошло, что мама Смирнова одного с ним возраста!) — я принесла АВТОГРАФ ВАМ. Мы видели по телевизору, что у вас висит в Париже над столом портрет Дзержинского. Вот вам портрет Ленина с автографом автора портрета, Китаева. Пока вы в Харьков ездили, я у него в ателье побывала и выпросила для вас автограф». Индиана развернул портрет. Рыженький, как татарин, Ленин, в галстуке таком же, как у Индианы, в рубашке с острыми углами воротничка.
«Мы хотим вам подарить номер нашей многотиражки, — сказал застенчивый юноша, тот, что спрашивал его о стихах. Его товарищ, менее застенчивый, попросил телефон. — Мы могли бы опубликовать в газете ваши стихи…» Индиана был тронут, но телефона юношам не дал. Взял их телефон.
Несколько поэтов подарили ему свои книжки. Какие-то грузные тетки сказали Индиане, что они его очень ценят. И этим совсем не порадовали Индиану. После лекций в английских или калифорнийских университетах он обыкновенно оказывался окруженным здоровыми молодыми людьми и девушками. Он испуганно шарахнулся от грузных теток и пошел вслед за профессионально улыбающейся Людмилой Александровной прочь из зала. К радости Индианы в коридоре к нему подошел Смирнов с симпатичной девушкой в лиловом платье. Но к разочарованию Индианы, Смирнов хотел попытаться выебать девушку в лиловом и потому должен был покинуть Индиану. Бок о бок с мамой Смирнова, мимо двери комнаты, где юный Индиана поднял четверть века назад семинаристов на восстание (опять эта комната!), он спустился в вестибюль, где еще гуще пахло столовой. Совсем прямо супом каким-по пахло…
Коротыш с бледным и потным лицом остановил Индиану, когда Людмила Александровна снимала для Индианы («будет вам память о вечере») плакат-объявление.
«Я поэт Ганчев. Не хотите, мы там сидим в буфете, выпить с нами?»
«Кто это вы?»
«Молодежь Союза. Мы вас очень ценим…»
Людмила Александровна как будто не планировала для него никаких групповых возлияний в буфете или где б это ни было. Яков Михалыч уехал, Саша ушел, мать Смирнова завязывала пояс на пальто, стоя у зеркала… «О'кэй, — согласился он. — Я заберу свою одежду и спущусь к вам».
В кабинете их ждал бородатый муж Людмилы Александровны. «Мы едем домой, — сказал он, — хотите, мы вас отвезем?»
«Меня пригласил выпить «с молодежью Союза» тип по фамилии Ганчев. Я не уверен, что мне хочется. Что за молодежь Союза?»
«Как вам сказать», — начал муж. «Ничтожные немолодые молодые люди», — твердо сказала жена. — «Ганчев — болван. Теперь стали принимать в Союз даже по публикации в журнале. Раньше хотя бы требовалась книжка. Набрали черт знает кого, недоумков всяких…»
После такой рекомендации Индиана принял решение ехать «домой» в «Украину». Людмила Александровна и ее муж оба одели длинные тяжелые шубы. Обманув ожидания молодежи Союза, Индиана вышел с парой в снег. У входа стояли несколько молодых людей и с надеждой глядели на двери. Индиана улыбнулся.
«К сожалению, наша служебная машина поехала отвозить депутатшу Друнину. Придется ловить такси, — сказал ему муж. — Вы так легко одеты».
«Эта та самая поэтесса Друнина, которая фронтовичка? Ей, должно быть, уже под семьдесят?»
«Да, где-то в районе шестидесяти пяти. Выступала перед ветеранами Афганистана. На «ура» принимали».
«Именно по причине афганистанского вечера вас и затиснули в Малый Зал, дорогой Индиана», — сказала жена и подняла руку, обращаясь к трудно приближающемуся в снегу такси с зеленым огнем. Такси равнодушно прокатило мимо.
«А кто была пожилая дама с неестественно белым лицом, укорявшая меня за то, что я не остался юным поэтом навеки?»
«Вы не узнали Юнну Мориц? Поэтессу? Не хотите поехать к нам вылить?»
Он отказался. Жена и муж не настаивали. Юнну Мориц он знал когда-то и даже однажды побывал у нее дома. Он вспомнил, что Мориц жила с девушкой-манекенщицей, Девушку звали Наташа.
Они не смогли поймать машину на улице Герцена, и им пришлось выйти на Садовое кольцо. Индиана почувствовал жжение в груди. «Мать их с Друниной и вечером. Весь Союз Писателей сделался депутатами. Законодательная власть принадлежит писателям и поэтам, надо же! Неоригинальным писателям, посредственным поэтам. Как если бы во Франции в Палате Депутатов сидели бы Бернар-Анри Леви, Франсуа Нуриссье, Андрэ Глюксманн… Вечер этот был мне не нужен. Лучше бы я в Харькове остался, с родителями больше времени провел». Однако он был вынужден признаться, что и с родителями ему было бы невыносимо, еще невыносимее, чем ждать такси на холодном Садовом кольце. Задул ледяной ветер… Никто, разумеется, ни в чем не был виноват.
В лифте он поглядел на часы. Было девять тридцать. Детское время. Не заходя в свою комнату, он отправился в буфет. Пил чай, жевал твердую колбасу и продолжал думать о том, что ему не нужен был этот водевиль в Доме Литераторов. Что происшедшее только растопило еще часть того кома сладких романтических воспоминаний, каким комом вся сразу являлась ему Родина в его заграничных снах. И почему ни Сахаров, никакой другой их радикал никогда не призвал к разгону Союза Писателей, непристойной, по сути своей, организации, литературной мафии, образовавшейся вокруг котла с литературным супом во времена цезаря Иосифа? Если уж вы так против его деяний и наследия, то почему вы самую его организацию не разгоните? Размышляя, Индиана побрел по коридорам к себе в комнату… А что он не пошел пить с молодежью Союза — он поступил правильно. «Молодежь Союза», еби их мать… Он уже встречался с молодежью Союза четверть века тому назад.
Он лег в постель, но долго не мог заснуть. Вспоминал, как он с ней встречался.
