«ЛИТЕРАТУРНЫЕ ВСТРЕЧИ. Один из самых скандально известных русских писателей за рубежом провел свой литературный вечер в Центральном Доме Литераторов. Имя Индианы стало во многом известно благодаря его первому роману, рассказывающему о жизни советского эмигранта в Нью-Йорке, роман, кстати, был тогда в США запрещен. Талантливый поэт и тонкий стилист, в Москве он зарабатывал на жизнь… Новый роман Индианы опубликован в 11-ом номере журнала… Индиана никогда не подписывал никаких писем и не принадлежал ни к каким группировкам, потому, видимо, ему будет нелегко сейчас публиковаться у нас в стране…»
«У них в стране», — сказал себе Индиана и вышел из их отеля в их страну.
Хованщина
Он жалел, что у него нет бинокля. Хотя бы театрального. В сущности, он и находился в театре. Трагедия игралась на открытом воздухе в снегу. Он не сомневался, что так же было в 1917 году. А до этого — в Смутное время. Передаем как заставили себя избрать Романова на царство, устав митинговать и спорить. Так было множество раз. Черное небо, снег, фонари, голые ветви деревьев Парка Горького.
На открытой небу эстраде стояли в пальто, куртках и шапках люди. Получивший слово хватался за штангу микрофона и, укрепившись таким образом, изливал на толпу внизу свой монолог. Высказавшись, они все оставались на эстраде, угущая толпу тел. Две толпы не смешивались.
Крепкогрудый, в пальто с воротником-шалькой, большелицый мужичище стащил с головы шапку черного каракуля и закричал: «Русские люди, куда же вы смотрите!»
Русские люди во вьюге вскрикнули, ахнули, охнули, заколебались, давая знать, что они здесь. Что они сами обеспокоены и озабочены тем, — куда же они смотрят. Что сомневаются, туда ли смотрят. Ветер и снег унесли куски фраз и до Индианы донеслось только — «…будут насаждать чуждую нашему народу рок-культуру и секс-маразм! Доколе! Пора остановить ИХ! Я священник храма…» Ветер унес ИМЯ ХРАМА. «…Я говорю вам, христиане русские… Да что христиане, люди русские, ибо всякий русский есмь христианин, даже если он этого не осознает сам. Остановим заразу заграничную, уродующую душу народа нашего…»
Индиана в старой кроличьей шапке Смирнова, русским человеком среди русских людей, в худом бушлатике, ветром подбитом, стоял, подобравшись близко к эстраде. Пытался понять, чего они все и каждый из них хотят. У священника, если он священник, была сытая физиономия, пальто его бесстыдно миддл-классовое и шапка из каракуля выдавали его социальное положение. Почему он не вышел К НАРОДУ в более народном одеянии, каковым сейчас в Москве, кажется, является затрепанная синтетическая парка?
Микрофон перешел к подполковнику-артиллеристу. «Я и мои товарищи, офицеры Московского гарнизона, оскорблены и уязвлены тем безобразием… происходит у нас в стране. Съезд депутатов… русский народ по-прежнему оттеснен от участия в управлении своей собственной страной. Кто… («Так же как британский и французский и любой другой народ, — сказал Индиана. — И слава Богу!») кто живет хуже русского народа, скажите мне? Я вам отвечу. Никто! («Глупости! — парировал Индиана. — Можно найти на глобусе сотню народов, живущих много хуже, и только несколько десятков, может быть, живущих лучше».) Самый последний чукча больше уважаем… офицеры нашей части…» («Если бы я был чукчей, я бы на тебя обиделся, подполковник!»)
В плечо его уже некоторое время ударялся твердым плечом мордатый парень в шапке с длинным мехом. Индиана оттиснулся от парня и огляделся. Парень не нарочно толкал Индиану, его трепало ветром. Парень держал в руках одно из двух древк плаката: «На фронты отечества! Долой депутатов-подстрекателей!» Плакат был самодельный, грубо намалеванный, однако, отметил Индиана, они уже кое-чему научились. Все буквы «О» в плакате были вырезаны. Дабы он не смог сделаться парусом, нежелательно несущим двух плакатоносцев, куда того пожелает ветер. Следовало также вырезать верхнюю половину всех букв «е» и середину буквы «д», мысленно посоветовал Индиана, тогда парень не будет ударяться твердым плечом в соседей.
В десятке метров, красным шрифтом по белому, висело над толпой полотнище «ДА ЗДРАВСТВУЕТ РОССИЯ!» Еще дальше Индиана увидел «ОГОНЕК — орган стравливания отцов и детей!» У моего народа явная склонность к восприятию политики через печатное слово, отметил Индиана. Пробираясь к эстраде в самом начале митинга, он видел лозунг-паблисити: «Читайте, выписывайте русский журнал «МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ».
«Я внимательно слежу по телевизору за съездом так называемых «народных депутатов». Это же балаган, товарищи. Братцы! — Бородатый красавец, стащив с головы шапку, отряхнул снег о полу полушубка. — Доколе терпеть будем на себе людей, народа не представляющих?..»
«Но ты, ухарь-купец, тоже не самый типичный народный представитель, — сказал себе под нос Индиана. — Ты или играешь в оркестре, или поешь на эстраде, или воруешь. Если это не так, то я зря прожил свои сорок шесть лет и ничего не понимаю в физиономиях. Народные депутаты, и я слежу за съездом по теле, разумеется, малоэффективны, но что ты предлагаешь кроме банального мнения о том, что они плохи? Ты хочешь, чтобы выбрали тебя, да? Так скажи и не мямли…» Народ стал аплодировать красавцу. За его красоту. Индиана оглядел соседние лица. Сказать, что они представляли самый что ни на есть стопроцентный породистый народ, тоже было невозможно. Подержанные дамы со злыми, порой интеллигентными морщинами и сединами, пенсионеры в пирожках (Индиана задумался, сколько среди них экс-коммунистов), парни в полушубках, студенты скорее всего. Для Индианы народ всегда олицетворялся рабочим классом. Ясно, что русский народ это все: священник, подполковник, и даже Индиана, но подавляющее большинство народа — это работяги. Работяг же, подобных тем, с которыми он трудился некогда на заводах и стройках Харькова, он вокруг себя не заметил. Было уже половина двенадцатого. Завтра рабочий день, и работягам нужно рано вставать. Советские заводы начинают работу рано. Дабы свободно решать судьбы страны, стоя во вьюгах, лучше всего иметь свободную профессию. Недаром столько писателей в юном советском парламенте. А может быть, работяги нового времени носят пальто воротником-шалкой и холеные бороды и усы? Маловероятно. У родителей в микрорайоне он видел толпы идущих со смены, с больших заводов, работяг. Они мало изменились за двадцать лет.
Снег засыпал чаще. Хлопья укрупнились. Остроносый человек в очках убеждал большую толпу в том, что только общество «Родина» (малая толпа на эстраде) выведет русский народ из того убожества, в котором его держала и держит коммунистическая власть. Сзади эстрады находилось больше фонарей, чем спереди ее, и потому тень головы остроносого и его жестикулирующих рук падала на толпу, ходила по толпе и прыгала по головам. Несколько юношей с мерзлыми лицами тянули из-за спины остроносого микрофоны и диктофоны к его рту. Очевидно, остроносый был начальником в обществе «Родина». Заводилой. Его речь записывали. В прежнем советском обществе он также занимал, судя по его выговору и словарному запасу, вполне достойное место. Лектора, доцента, профессора? Как это называлось бы, если перевести его социальное положение на шкалу Смутного времени? Писчий дьяк? Подьячий? Служилый дворянин? Тетка в пуховой шали и шапке поверх, Индиана вгляделся щурясь, она кто? Купчиха или мещанка. Выступавший подполковник — стрелецкий начальник. Красавец в полушубке? Конечно, купец. Ухарь-купец удалой молодец. Они все микроскопические начальники бывшей социалистической системы, и в каждом их слове пылает злоба против коммунистических БОЯР. Разумеется, мог затесаться в малую толпу на эстраде и рабочий, почему нет, начитанный рабочий вроде старого друга Чурилова. Однако подавляющее большинство «родинцев» на эстраде — мелкие начальники, желающие стать большими начальниками.
