Панайотис был вторым мужем Габриэл, она вышла за него по любви, до того как он стал миллионером, и этим обстоятельством Габриэл законно гордилась. На память о любимом греке у Габриэл осталась дочь Эстелла Крониадис, двенадцати лет, родившаяся за четыре года до смерти отца… и миллиарды.
Эстелла Крониадис, умная толстая девочка в очках, ненавидит Оскара. Габриэл Крониадис любит Оскара с пугающим Оскара энтузиазмом. Оскар? Что ж, он благодарен Габриэл за ее любовь, в которой он некоторое время сомневался… Теперь — да, Оскар поверил, что Габриэл его любит… Но Оскар не любит Габриэл, увы, он, очевидно, навечно привязан к Наташке.
Почему? Может быть, именно потому, что Наташка его не любит. Раньше, после очередной обиды, сволочного Наташкиного трюка, о котором она ему рано или поздно сообщала сама, весело хохоча или с невинным видом девочки-подростка, Оскар давал себе слово обязательно порвать с Наташкой. Навсегда. Теперь, когда количество торжественных клятв и обещаний давно перевалило за сотни, Оскар только морщится, злится и успокаивает себя тем, что у него к Наташке деловой подход. «Я не хочу лишить себя удовольствия еще раз воспользоваться телом и пиздой этой восхитительной женщины. Удовольствие, получаемое мною от Наташки, перевешивает неприятные ощущения, получаемые от нее же. Следовательно, я должен терпеть неприятные ощущения…» Оскар терпит.
Габриэл Крониадис не знает, что существует Наташка. Хотя она, если бы захотела, могла бы легко выяснить, что у нее есть непобедимая соперница. Габриэл могла бы нанять детектива, и, последив за Оскаром, он выяснил бы, куда отправляется Оскар чаще всего. Иногда Оскару кажется, что за ним кто-то следит. Если бы Габриэл захотела, она могла бы нанять и десяток детективов, денег у нее достаточно на армию… Не дай бог, думает Оскар, лучше не вызывать в Габриэл подозрений, Оскар слишком зависим от Габриэл.
Когда именно произошло его подчинение Габриэл, Оскар не может вспомнить. Вначале Габриэл была для него еще одной клиенткой, новой жертвой. Он с самого начала, безусловно, отдавал себе отчет, как баснословно она богата. Капитал, оставленный ей Панайотисом, оценивался головокружительными десятизначными цифрами, и, конечно, соревнования с ее капиталом не могли выдержать ни Женевьев, ни писательница Сюзен, зарабатывающие себе на жизнь собственным трудом, хотя и они были далеко не бедными женщинами. «Когда же это случилось? — задумался Оскар. — Когда я потерял свободу?»
3
Первое появление Габриэл Крониадис на Мортон-стрит растревожило всю улицу. Медленно и мощно вкатился в Мортон-стрит со стороны Седьмой авеню мрачный черный лимузин, раздавливая мартовские холодные лужи, встал крепко у дома Оскара. Некоторое время так он и стоял несгораемым сейфом у тротуара, и никто не вышел из лимузина, никто не пошевелился за темными стеклами. Оскар, осторожно выглядывая из-за шторы, ждал, что будет дальше.
Через пару минут лимузин вдруг загудел басом и гудел приблизительно минуту. Потом из лимузина вышел, крепко и ловко соскочив на камень, некто с физиономией бульдога, шестифутовое двухсотпаундовое сплетение мышц, костей и жил, втиснутое в синий блейзер и серые брюки. Существо оглянулось по сторонам, посмотрело вверх по Мортон-стрит, вниз по Мортон-стрит, затем направилось к оскаровскому подъезду и вошло в подъезд. Оскар ожидал услышать звонок в дверь, но существо опять появилось в поле зрения Оскара, вернулось к машине и кивнуло шоферу.
Вышел смазливый шофер в элегантных кино-бриджах и фуражке, все в цвет лимузина, захлопнул свою дверцу машины и только после этого открыл дверцу пассажирского отделения, и оттуда появились вначале ножки в легких туфельках, потом масса голубого собольего меха и, наконец, руки и лицо Габриэл Крониадис. Жилистое существо и шофер вынули мадам из машины, и шофер повел ее к подъезду, в то время как неандерталец в блейзере подозрительно осматривал опять Мортон-стрит. Под блейзером на заднице его, с правой стороны, явно и бесцеремонно топорщился револьвер.
И только тогда уже раздался космический ультра-гудок интеркома, и невозмутимо, словно бы он не наблюдал грубо-торжественного прибытия Габриэл Крониадис и ее людей, Оскар спросил: «Кто это?» И услышал в ответ: «Это я, Габриэл Крониадис».
В тот момент Оскар, безусловно, был еще свободным палачом, хотя демонстрация могущества миссис Крониадис его впечатлила. У Оскара никогда не было могущества, и ему хотелось быть именно Могущественным Оскаром, именно этого он и добивался, для этого стал кожанодоспешным палачом… Впереди, за расплывшимися телами женщин, далеким огнем сияло ослепительное могущество. Власть.
И все же, после нескольких растерянно-приветственных слов Габриэл («Боже, Оскар, какой у тебя прелестный и поэтичный уголок!»), Оскар не постеснялся, не вынимая миссис Крониадис из ее стотысячной шубы, подчеркнуто неуважительно свалить мадам на пол, почти сбив ее с ног. Оскар упал на пол вместе с нею, и через несколько секунд наглые руки его были на тех местах миссис Крониадис, касание которых никак не вяжется с уважением.
Почему Оскар выбрал такой способ начать первое свидание? Очевидно, ему хотелось максимально сократить время между ощущением могущества, которое, вне сомнения, всегда испытывает миссис Крониадис, выходя из несгораемого сейфа и путешествуя в нем в обществе шофера и телохранителя, и тем несказанным унижением, которое она должна была испытать. Может быть, только минуту спустя Оскар вдавливал член в попку вдовы, не обращая ни малейшего внимания на протестующие шумы, которые она издавала. Ошеломить, унизить и тем самым покорить. Удивить тоже.
«Ты был как вихрь, ты схватил меня и унес! Моя звезда, мой герой!» — говорила ему потом не раз Габриэл, и лицо ее при воспоминании об этой их первой любовной сцене делалось нежным. К сладковатому, чрезмерно романтическому жаргончику Габриэл он, впрочем, скоро привык, первое время жаргончик очень раздражал Оскара.
Нет-нет, тогда он был свободен, и он диктовал условия их отношений. Зависимость Оскара от Габриэл началась с лофта. Именно в день, когда Габриэл выписала ему чек на сто тысяч долларов — аванс за приобретение лабиринта комнат и коридоров, мусора и куч отвратительных нейлоновых тканей, сваленных в одном углу, вот как выглядел лофт Оскара еще девять месяцев тому назад, — именно тогда Оскар прошептал горбоносенькому ястребу, что любит ее. Кончая в этот момент в ее всегда обильно-душистое тело. В профиль Габриэл действительно похожа на маленького ястреба.
Оскар прошептал «Я люблю тебя, Габриэл» из чувства благодарности, но, увы, дело было сделано, отношения между ним и Габриэл сразу же перешли в другую фазу.
«Зачем, — думает Оскар, — зачем я сказал ей, что люблю ее? Мне нужно было держаться господином, неприступным палачом, карающим и ласкающим жертву по своему произволу, а я позволил нашим отношениям сползти в обычный шаблон отношений между богатой женщиной и ее молодым любовником».
Сексуальную практику их, впрочем, обычной не назовешь. Оскар иронически кривит рот, вспоминая, что он проделывает с Габриэл Крониадис. Отталкиваясь от определения «хард-кор порнография», тo, что Оскар делает с Габриэл и о чем она сама его просит, можно назвать «хард-кор садизмом». Ради Габриэл Оскару пришлось купить такие орудия пыток, которые он никогда ранее не употреблял и поначалу даже не знал, как ими пользоваться…
