Оскар не желает огорчать Габриэл своими подозрениями, хотя ему время от времени и хочется предупредить ее об опасности общения тринадцатилетней толстушки и тридцатипятилетнего тараканьего проповедника. «Вот забеременеет математическая Эстелла от таракана Яцека», — злорадно предполагает Оскар, однако так ничего и не говорит Габриэл. Она сошлется на невинность Яцека, на его «небесного цвета» голубые глаза… О, Габриэл найдет, что возразить. Временами, слушая ее восторженные панегирики «святому» Яцеку, Оскар начинает подумывать о том, что Его Величество Палач, кажется, теряет свое влияние на Габриэл.
«Женщины — существа по сути своей экстремистские. Однажды, может быть, мне придется увидеть и, более того, смириться с реформированной, посещенной благодатью и раскаянием Габриэл, вместо рабочей комнаты Палача стоящей на коленях в тараканьем храме», — иронизирует Оскар. Однако Габриэл по-прежнему два раза в неделю является к Палачу Оскару и, кажется, все еще получает ничем не омраченное удовольствие от оскаровского отточенного мастерства.
Единственная заметная Оскару тень святого гнома или его влияния проявляется у миллиардерши в выборе сценариев наслаждения. Оскар заметил у Габриэл очевидную склонность к представлению себя все более и более невинной жертвой жесточайших и несправедливейших насилий. В принципе отношения между Оскаром-Палачом и жертвой Габриэл всегда и были отношениями между грубым злом и нежной невинностью. Но никогда еще Габриэл не старалась выглядеть так невинно, не приходила в таких нежно-голубых, белых и розовых хрупких одеяниях, как сейчас. Разумеется, к концу каждого сеанса от одеяний остаются клочья на полу рабочей комнаты Оскара.
Белый пиджак Палач снял и несет его, легкий, на руке. Обычно зловещий и насильственный, тоже Палач по профессии, как и Оскар, Нью-Йорк в этот майский день притворился ласковым, залит желтым солнцем там и сям. В местах, куда солнце не достигает, прохладные и глубокие тени мирно я привлекательно лежат, может быть скрывая… ах, все что угодно могут скрывать нью-йоркские тени. Глубокий угол заброшенного паркинга может вполне вместить несколько трупов…
Оскар улыбается. Опасность, риск — неотъемлемая часть жизни этого города. Может быть, именно потому Нью-Йорк и привлекает к себе мазохистов всех стран и народов. А там, где мазохисты, там недалеко обязательно ищите Палача… Оскар осторожно подумал о том, что, будь у него чуть больше честолюбия, может быть, он попытался бы стать Палачом мира… Однако для этого следовало бы поступиться некоторыми удовольствиями… Оскар внезапно задумывается над самым главным: «А покорил ли он город или нет?..»
Джерри Гольдсмит ждет его в «Пи Джей Кларкс». Оскар входит через боковую дверь, не желая проталкиваться через набитый до отказа бар. В самом последнем, обеденном зале ресторана Джерри машет ему рукой, привстав из-за столика в самом дальнем углу: «Оскар!»
— Хэлло, Оскар! Эй, ты где успел так загореть! Багамас, Джамайка? Французская Ривьера?
— Принадлежащий мне кусок крыши в известном тебе лофте. Сохо, Нью-Йорк… — смеется Оскар. И садится, повесив пиджак на спинку стула.
— Ну, приготовься, Оскар. По-моему, — скромностью, правда, я никогда не страдал, — репортаж получился великолепный.
Джерри вынимает из стоящего на полу объемистого растрепанного портфеля коричневой кожи два толстых «сигнальных» номера «Риал Мэн» и протягивает их Оскару. С обложки на Оскара глядит он сам, стоящий во весь рост, затянутый в черную шипастую сбрую, сзади — нечетким желтым пятном — жалкое смазанное тело жертвы Мерилин. Выражение лица у Оскара на обложке очень жестокое, мышцы лица как бы стянуло судорогой, скулы напряжены… Он и Джерри в свое время отобрали эту фотографию как наиболее характерную. Отблески никеля от нескольких пойманных светом металлических частей сбруи лучиками пересекают фотографию в нескольких местах. Палач выглядит как герой научно-фантастического фильма, человек будущего. Может быть, как пришелец с другой планеты. Однако Оскар не ожидал, что его поместят на обложку. В отличие от «Плейбоя» и «Пентхауза», «Риал Мэн» иной раз позволяет себе определять самых заслуженных настоящих мужчин на обложку, но Оскар не думал, что он настолько «риал мэн», что заслуживает быть «ковэр бой».
— Ну как? — заглядывает ему в лицо Джерри. — Доволен, мастэр?
Оскар переворачивает страницы и находит сам репортаж. Через две страницы наибольшим возможным шрифтом набрано: «Я считаю себя сексуальным Мессией». Оскар разглядывает фотографии.
— Получилось чуть больше, чем мы ожидали, — комментирует Джерри, — шесть страниц плюс обложка.
— Здорово! — наконец объявляет Оскар, захлопывая журнал. — Спасибо, Джерри! Все на самом высшем уровне. Пизда Мерилин, правда, получилась темнее, чем она на самом деле, но, надеюсь, она не обидится.
3
Мерилин была счастлива. Чувстно хулиганства в худосочной дочери бостонских банкиров было развито до степени религиозного экстаза.
— Дай мне один журнал, Оскар, я сегодня же пошлю его родителям…
— Через неделю июньский номер появится в продаже, — заметил Оскар. — Эти два номера отпечатаны впереди основного тиража, Джерри дал нам их на память. Сохрани свой экземпляр. Убьешь родителей через неделю.
— Я хочу сейчас! — упрямо заявила Мерилин.
Наташка засмеялась, Оскар же подумал: что должны были сделать в свое время бостонский банкир и его жена, чтобы заслужить подобную, не терпящую промедления даже в одну неделю, месть.
Оскар, Наташка и Мерилии сидят в Наташкиной ливинг-рум на красном диване, застеленном белой шкурой, и нюхают кокаин. Наташка босиком, тоненькие пальчики, как листики самого нежного в мире растения, пошевеливаются осторожно, когда Наташка втягивает в себя очередную порцию «белого снега». У Оскара в лофте удобнее, и в этот майский день лофт весь залит солнцем, но Оскару должна звонить Габриэл и, может быть, прийти, а ему очень не хочется вздеть Габриэл, тем более заниматься сексом с нею. Оскару хочется сидеть с Наташкой и Мерилин и ничего не делать, болтать, время от времени втягивая в себя очередное количество миллиграммов «белого снега».
— Ебаный палочка! — вкрадчиво произносит Мерилин, вглядываясь в свое фото, на котором она, прикованная к железной койке наручниками, извивается под стеком Палача, взвившимся над ее пиздой. — Вот твоя доченька, вот она, видишь, что делает! — В голосе Мерилин звучит гордость за себя и презрение к папочке.
— Мои бы родители получили разрыв сердца. — Наташка двигается в своем углу диванчика, и вместе с Наташкой движется голова Оскара, покоящаяся у нее на плече. Ноги Оскара лежат на коленях Мерилин. — Даже не могу себе представить какую-либо другую реакцию. Папа-полковник в одну сторону, мама — в другую. Брык! Два трупа.
— К сожалению, мои не получат, — бурчит Мерилин. — А жаль!
— Я не совсем понимаю, чего ты достигнешь тем, что пошлешь им журнал со своей пиздой… — осторожно говорит Наташка. — Может быть, не стоит, а, Мерилин? Они люди другого поколения, они нас не понимают, ну и черт с ними! Все-таки они твои родители.
