— Отдайте мне ее, — заступился за девку князь. — Я вам заплачу. Вот горсть серебра… за нее даю!
Мужики переглянулись, походило на то, что предложение князя их заинтересовало. Они чесали затылки, тихо переругивались, поглядывая на девку, а потом все тот же мужичонка подошел к князю и сказал:
— Ладно, князь Дмитрий, забирай девку-ведьмачку. Твоя она! Сыпь сюда серебро, — подставил он шапку. — А мы походим еще по округе, другую поищем. В селе-то знают, что привести мы ее должны, несподручно пустыми возвращаться. А ты этой девки оберегайся, князь, беду она принесет. Посмотри, какие глазищи.
Мужики ушли, и долго еще была слышна их брань — видно, никак не могли по справедливости поделить серебро, а Меланья стояла на обочине, не веря в свое неожиданное освобождение. А может, на этот раз помогли ей темные силы?
— Ну что стала? Садись на телегу, Меланья, дальше поедем. А меня ты помнишь? — спросил Шемяка, когда девка села рядом на солому.
— Помню, — смиренно отвечала колдунья. — И тебя помню, и братца твоего помню… Дмитрия Красного.
Разрумянились щеки у девки, видно, совсем оправилась от страха и прошлое вспомнила.
— Ну вот и ладно. К брату я сейчас еду, Дмитрию, может, возьмет он тебя в дворню. Как же ты в колдуньи-то попала? — удивился Шемяка.
— После того как вы отъехали, выгнал меня хозяин. По дорогам ходила, милостыню просила. Потом в селе одном приютили, а там вдруг мор начался, вот меня и стали в этом винить, а я ни в чем не повинна.
За все время чернец не проронил ни слова, сидел будто немой. Только сделался еще угрюмее, думал свое: «Конечно, не по-христиански безвинную душу губить. Но и какой прок с собой брать? Не приживется она. Это как ласточка из чужой стаи — каждая ее клюнуть норовит. Трудно ей будет жить». И он в сердцах огрел лошадку кнутом. Животное обиженно фыркнуло и быстрее заработало ногами.
Князь тоже погрузился в свои мысли. Свадьба была расстроена: вместо веселья Василий Васильевич продержал его в яме. И не до праздника будет до тех пор, пока боль от обиды не уляжется.
Часть третья
Великий Улу-Мухаммед
Улу-Мухаммед вышел в вечерний сад. Весна в этот год пришла ранняя, и персики распустились пышным ярко-розовым цветом. Их сладкий аромат пьянил. Было душно и жарко. Сад принадлежал его гарему, и наложницы любили сидеть в тенистых беседках, окутанных диким виноградом и плющом, который разросся во все стороны и укрывал девушек от чужих глаз.
Посредине сада был бассейн, выложенный красным мрамором, с огромным фонтаном, где в жаркие дни плескались прелестницы хана. Улу-Мухаммеду нравилось смотреть, как в теплой прозрачной воде купались его жены, а они, заметив присутствие своего господина, бесстыдно выставляли напоказ свои прелести, стараясь привлечь внимание хана. Раздавался смех, царило веселье. И эта нагота и красота могли соблазнить кого угодно, но только не Улу-Мухаммеда. Это все принадлежало ему и давно перестало волновать.
Сейчас сад был пустынен, и только в беседке, которая пряталась далеко в зарослях кустарника, хан разглядел одинокую фигуру Гайши — девушки лет семнадцати. Наложница была высокой, с миндалевидными глазами. Улу-Мухаммед купил ее в Кафе, но на невольничий рынок она попала из Индии. И ему пришлось отсыпать немало золота, прежде чем торговец решился расстаться с красивым товаром.
Улу-Мухаммед затаился в тени персикового дерева. Хан не смог объяснить даже себе, почему он так поступил: скорее всего, для того, чтобы втайне полюбоваться прекрасным приобретением. Улу-Мухаммед гордился своим гаремом, как всесильный эмир может гордиться завоеванными землями, восторгался им, как ювелир восторгается прекрасным блеском бриллианта. Возможно, его насторожило поведение девушки, которая отличалась веселым и легким характером. А тут вдруг уединилась в самой глухой части сада, куда даже не заходят садовники-евнухи, чтобы подровнять ножницами разросшиеся кусты роз. Поэтому цветы и разрослись и выставляли свои ветки с шипами во все стороны.
Девушка сидела неподвижно и смотрела в одну точку. На ее лице было такое волнение, что она показалась хану очень соблазнительной. Но что могло заинтересовать ее в заброшенной части сада, где нет ничего, кроме стены, заросшей диким виноградом! Прошла не одна минута, прежде чем Улу-Мухаммед услышал какой-то шорох. Теперь он увидел: на стену взобрался человек. «Вор!» — была первая мысль, однако, услышав радостный возглас Гайши, он догадался, что здесь нечто иное, похоже, свидание. Хану стало понятно ее терпеливое ожидание.
Незнакомец осторожно спустился со стены и бесстрашно прыгнул в кусты роз. Улу-Мухаммед с болью наблюдал за тем, как радостно навстречу мужчине выбежала Гайша, а он, расставив руки, спешил принять ее в свои объятия.
Юноша был красив. Если и могла кого-то полюбить Гайша, то именно такого: он был высок, широкоплеч и тонок в талии, густые усы придавали его лицу мужественность. Хану хотелось выйти из своего укрытия и позвать стражу, которая тотчас расправится с соблазнителем его наложницы. Однако он медлил. Если это воин, жаль будет его терять. На такой поступок нужна больше чем смелость — безрассудство! Разве он сам способен на такой отчаянный шаг из-за любви к женщине?
Улу-Мухаммед видел, как затрепетала в объятиях мужчины Гайша, стала податливой, словно воск под лучами солнца. Юноша был опытным любовником, его руки проворно скользнули под халат, и девушка взволнованно задышала.
Хан вышел из укрытия.
— Кто ты? Назови себя, незнакомец! — громко сказал хан.
Гайша от ужаса вскрикнула, закрыла лицо руками и упала на колени.
— Повелитель, прости нас! Повелитель, прости! Аллах, сотвори чудо, сделай так, чтобы повелитель простил нас!
Даже слезы отчаяния не портили красоту девушки. Улу-Мухаммед уже потерял интерес к Гайше, его занимал человек, посмевший отобрать то, что принадлежит только ему, хану. Жаль, что этот смелый юноша должен умереть. А что, если простить его и этим крепко держать в руках?
Юноша не испугался хана. Все в нем было непочтительно: и вызывающая красота, и надменный поворот головы. Он чуть отстранился от красавицы Гайши и поклонился Улу-Мухаммеду.
— Я твой слуга, хан. Я должен буду умереть?
Юноша спросил это так, будто ему приходилось умирать по нескольку раз за день. Голос равнодушный, ни одной тревожной нотки. Если этот юноша слуга хана, значит, его жизнь принадлежит Улу-Мухаммеду, и он может наказать его, когда это будет нужно. Поэтому хан Золотой Орды долго не мог принять решения.
Улу-Мухаммед зорко оберегал свой гарем, но, если было нужно, мог «угостить» красивой наложницей знатного гостя. Великодушный хан сейчас оказался обманутым господином, мужем, хозяином.
«Не хватало, чтобы надо мной потешались на восточных базарах все сплетники!» — раздраженно подумал Улу-Мухаммед.
Хан вытащил саблю, потом, подумав, вогнал ее обратно в ножны. Нет, не может великий правитель убить этого соблазнителя даже из ревности.
