— Выпьем же за то, чтобы одолеть басурман меньшей силой, — начал Прохор. — И чтобы как можно меньше крови русской утекло в поле. А где прольется кровь, хлеба там встанут высокими. Каждый, кто надломит краюху, пусть вспомнит всех, сложивших голову в этой сече. Мы бились за землю Русскую и погибли не зря.
Бояре и князья пили всю ночь, а раннее утро сморило и воевод, и дружину. Не спали только заставы, и слышно было, как перекликаются между собой дозорные и иной раз в приветствие прозвучит и труба.
Татары не появились и на следующий день. Не было их и через неделю. Рать великого князя, устав от долгого ожидания, понемногу начала роптать. Зашептались между собой и удельные князья.
— Василий-то нас подле себя держит, как холопов каких-то. А татар все нет! Может, они обратно к себе в Казань вернулись? Тогда зачем ему мы? — говорил Михаил Андреевич, поглядывая на брата.
Иван Андреевич в сердцах поддел пылающий уголек палкой, и он, отлетев в сторону, брызнул яркими искрами. Каждый из братьев по отдельности не смел перечить великому князю, но, если случалось им быть вместе, перед их силой отступал и он.
— У великого московского князя свои дружины, а у нас свои, — поддержал брата Иван Можайский. — Если татар нет, так чего зазря отроков морить! Если бы казанцы сечи хотели, так давно бы Нерль перешли. Надо о нашей воле великому князю сказать, пускай подле себя зря не держит! Дома дел полно!
Воеводы пришли к московскому князю смиренно, но за этой покорностью Василий Васильевич угадал злое сопротивление его воле. И чем ниже склонялись головы князей, тем больше неудовольствия зрело против великого государя. И деревья гнутся в ураган, только и он не вечен: пошумел и утих, а лес как рос, так и будет расти далее, цепляясь ветками за небо. Так и князь Московский всегда первый среди младших братьев, что бы они ни говорили.
— Государь, московский князь великий, — вышел вперед Иван Андреевич, — ты не серчай на нас шибко, только ведь мы не холопы твои. Каждый из нас в своем уделе хозяин! Вот мы у тебя и спросить хотим: ежели татары не пришли, так чего нам здесь без толку томиться? По домам пора разъезжаться!
Государь сидел в самом углу шатра, на скуластое лицо падала тень. Может, нарочно так сел, чтобы глаз не было видно. Не дрогнул государь, будто и не слышал Ивана Можайского, только руки потянулись к поясу.
Иван Андреевич исподлобья наблюдал за великим князем, ждал ответа на свои слова.
— Что ж… вы люди вольные, — вымолвил князь, — поезжайте себе. А я со своей дружиной еще задержусь.
Иван Андреевич не ожидал такого быстрого решения от государя.
— Если бы татары были, то уж давно бы объявились здесь. А так, видать, совсем с наших земель подались, — пытался он оправдаться.
Московский князь хотел напомнить, что ордынцы умеют прятаться, как никто: пробираются оврагами и низинами, подолгу могут сидеть в лесу, а потом появляются словно из-под земли и внезапно уходят. Добыча их всегда обильная, как жатва в урожайную годину. Промолчал Василий Васильевич.
Подумав, Иван Андреевич добавил:
— Мы далеко не пойдем. Поставим здесь в двадцати верстах заставы, а ежели действительно ворог нагрянет, так ты, Василий Васильевич, дай нам знать.
— Хорошо, — кивнул головой великий князь. — Ступайте себе. Дайте мне помолиться.
Утро еще только занималось, а великий князь встретил его на ногах. Отстоял заутреню, испил кваску. В эту ночь он не спал, хоть и недолог был разговор с князьями, а ранил сердце. Каждый удельный князь на своей земле хозяин. Если наказал великий князь явиться к стану, то любой из братьев может обидеть его отказом. А все Шемяка! От него одного смута идет, а на Дмитрия и другие князья засматриваются. Василий Васильевич видел, как слаба его власть, а удельные князья больше обращают внимание на силу, чем на великокняжеские московские бармы. Новгород все более вольницу показывает, посадник так и говорит:
— У нас, новгородцев, земли поболее будет, чем у московского князя.
И новгородские купцы с московскими знаться не желают, все на Ливонию засматриваются. Русь для них чужой становится. Видно, судьба Москвы такова, что воевать ей с собственными союзниками. Василий Дмитриевич оставил сыну не только великокняжеский престол, но и передал мудрые заветы московских князей. Василий Васильевич часто вспоминал слова отца:
«Русь — это пирог. Великому московскому князю от дележа всегда достается побольше и послаще, а то, что остается, нарезают удельным князьям. Набивай живот впрок, чтобы потом не голодать. И помни, Василий, ты на Руси первый! Ты медведь, а прочие князья псы! Только псы могут сбиваться в стаю, а медведь всегда бродит один и не признает с собой рядом никого. А объединяются они всегда против воли старшего брата. Ты же не допускай этого. И если пришла нужда, так рви их поодиночке. Удельные князья должны быть при тебе, что вороны при медведе. Пусть им всегда достаются объедки от трапезы великого московского князя. Будь хитрым, сын! Не гордись зазря, для дела и поклониться можно. Но не забывай одного — ты старший брат!»
После заутрени князь почувствовал, как навалилась на него усталость, казалось, и сил-то осталось ровно настолько, чтобы добраться до шатра и растянуться на твердом ложе.
— Государь! Василий Васильевич! — вбежал в шатер Прошка. — Гонец прибыл, татары Нерль перешли! Через час здесь будут! Что делать прикажешь?
Хоть и не спал всю ночь государь, а сна как не бывало.
— Собрать всех, кто есть, и к переправе! Задержите татар!
— Да собирать-то было бы что! Распустил ведь ты всех, Василий Васильевич! Князья еще вчера ушли. Только и осталось, что полторы тысячи всадников!
— Пусть гонцы скачут к Михаилу Андреевичу и Ивану Андреевичу, авось поспеют братья к сече!
В этот день утро было особенно светлым: ни обычного тумана, ни облачка на небе, даже роса быстро успела высохнуть под лучами солнца.
Утром страха не ощущаешь, и, возможно, в этом повинна предрассветная прохлада, остужающая разгоряченные головы. А может, следует винить воздух, который в ранний час, как никогда, опьяняюще сладок. Утром у воинов нет того страха и волнения, испытываемого ими ночью перед грядущим сражением.
Василий Васильевич вышел с дружиной на берег Нерли. Кони, отдохнувшие за ночь, терпеливо ждали.
Две рати стояли друг против друга, и ветер трепал хоругви и татарские бунчуки.
Прошка повернулся к государю:
— Мало нас, Василий Васильевич, басурман раза в три поболее будет.
— От Ивана Можайского гонец прибыл?
— Нет, государь. Вернулся гонец от Михаила Андреевича. Князь велел передать, что скоро здесь будет.
— Не сказал, почему задерживается?
— Беда в том, что воинство свое распустил провизию собирать.
Рать великого князя стояла подле Евфимиева монастыря, и кони, прядая ушами, жались упругими боками к бревенчатым стенам. Игумен, приоткрыв ворота, выпустил на волю десятка два молодцов в схимном одеянии.
