Книга Княжий удел, страница 67. Автор книги Евгений Сухов

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Княжий удел»

Cтраница 67

Улицы наполнились криками, мольбой о помощи. В свете пламени в боярских хоромах мелькнул темный силуэт, который тотчас скрыли клубы дыма.

— Боярин это! — орала челядь. — Боярин это! Видать, совсем очумел!

Так и сгинул боярин в чаду, а огонь, не унимаясь, прокладывал себе дорогу все дальше к Кремлю. Скоро сгорела церковь Вознесения, огонь безжалостно расправился с монастырем Покрова-на-крови, едва не погубив сонных монахов. Огонь спалил в монастыре все, не оставив ни деревца, только мурованная церковь, почерневшая от копоти и дыма, продолжала стоять.

— Монахи-то погорели! — сокрушался черный люд. — Святые старцы там были, идти не могли. Немощные. Видать, все в полыме сгинули!

Пожар не унимался два дня. Яростно, хищным зверем кидался на все, что еще не удалось вывезти. Закопченные стены и груды камней остались на том месте, где еще два дня назад высились величественные соборы.

Сгорела княжеская казна, уцелела только шкатулка Владимира Мономаха с Евангелием. Великая княгиня пришла на пепелище сгоревшей сокровищницы и, глядя на угли, обронила:

— Вот и все… Теперь хоть по миру иди.

По миру великая княгиня не пошла: собрала внучат, кликнула невестку Марию и уехала из сожженного города в Ростов Великий, где ее должны были приветить палаты архиерея.

Москва выглядела сиротой, как мать, оставленная сыном, старая, обгорелая, без помощи и надежды на воскресение. Город умирал, и похоже было, что не сыщется той силы, которая смогла бы возродить уже умерший город.

Московиты, почерневшие от копоти и свалившегося горя, передавали друг другу слова великой княгини Софьи Витовтовны:

— В Ростов Великий, говорит, поеду. Там сына дожидаться стану. Неужто Ростову Великому первым городом на Руси быть? — обиде горожан не было границ. — Возвернуть ее нужно было бы обратно, пускай себе в Москве сидит!

— Дмитрий-то Шемяка пробовал поворотить великую княгиню, так она его супостатом назвала и велела прочь с дороги убираться.

Палило солнце. Пахло дымом. Всюду валялась падаль, на которую в огромном количестве слетались стаи мух. Боялись, что может начаться мор.

Опустел город. Не стало прежних многоголосых базаров, и в то место, где еще недавно весело гудела ярмарка, стаскивали истлевшие трупы, чтобы потом захоронить в Убогой яме.

Из бояр в Москве остались только Семеновы, всем семейством они ютились в неглубоком погребе, стащив туда и ценную рухлядь, которую успели спасти.

Москва пала сама, в один день, так гибнет в одночасье сильный зверь, сраженный охотником, или сгорает вековой дуб, подожженный молнией. И вместо крепкого города стояли обугленные, почерневшие развалины.

Из стольного города Москва грозила превратиться в обычный удел. Не было в нем Василия Васильевича; спасаясь от пожара, выехали в Ростов Великий жена и мать великого князя, а Дмитрий Юрьевич Шемяка уже не мечтал о стольном посохе — отсиживался в своей вотчине. Чернь, и та уходила от пепелища далеко за посады, где и строила избы.

Боярин Семенов, поднявшись из погреба, который теперь служил ему домом, не узнавал прежнего великолепия: ни соборов, ни палат мурованных, горожане напоминали нищих — кафтаны на всех драные, а из прорех проглядывала почерневшая плоть.

— Захочешь восстановить стольную, так руки не послушаются, — выговорил он тихо. — Что же теперь дальше делать? Без государя мы остались, государыня уехала, а город теперь — яма помойная.

— А ты не стоял бы, боярин, — дерзко возразил мужчина в залатанном кафтане. Было видно, что он из мастеровых и не особенно привык ломать шапку перед знатью. Сам себе голова! Наступившая беда уравняла всех: господина и холопа. — Град надо строить заново. Вот возвернутся татарове и то, что не сгорело, пограбят.

Боярин усмехнулся:

— Неужто еще что-то не сгорело?

Мастеровой уже не слушал и, поравнявшись с мужиками, которые бестолково топтались около порушенных домов, озорно прокричал:

— Ну что, православные, совокупляться нужно, чтобы град отстроить! Татарин у порога.

Было в его голосе что-то такое, что заставило прислушаться всех, даже боярин Семенов завертел башкой.

— Что делать-то?

— Что делать, спрашиваешь? Сперва ворота нужно ставить, без них не бывать городу.

Выходило, мужики только и ждали этой команды — засуетились, усиленно заскребли пальцами затылки и повалили гурьбой за мастеровым. Он не оглядывался, знал: московиты поспешают за ним, опасаясь приотстать хоть на шаг.

Не прошло и часа, как из посадов повезли на подводах бревна, застучали топоры, запели пилы, и мужики, напрягаясь, прилаживали сколоченные ворота к городским стенам.

— Как тебя звать-то? — спросил боярин мастерового.

— А тебе-то чего, боярин?.. Ладно, кличь Иваном. Рукавища-то закатал бы, пообдерешь здесь, а одежонка у тебя дорогая.

И, уже забыв про боярина, взялся за топор, который с веселым шумом снял с шершавого бревна вихрастую стружку. А рядом мужики крепили бревна скобами и прикрепляли деревянные щиты к порушенным пробоинами зияющим стенам.

Был в этой общей работе такой азарт, который сумел вмиг сплотить всех. Город оживал. Видно, так понемногу воскресает человек после долгой и мучительной болезни. Сначала шевелит пальцами, потом делает попытку привстать с ложа, и вот уже первые нерешительные шаги. Москва разогнулась.

Казалось, не будет сил, чтобы вновь отстроить разрушенные соборы и стены. Слишком обезлюдели улицы сожженного города. Чернь, пытавшуюся бросить раненый город, вылавливали, заковывали в железо, били нещадно кнутами.

Не прошло и полугода, как Москва зажила прежней жизнью.

Дмитрий Шемяка не выезжал из Углича. Прибыл гонец из Нижнего Новгорода, который сообщил, что казанский хан шлет к нему своего посла мурзу Ачисана, и Шемяка, набравшись терпения, дожидался его в своей вотчине. Может, он везет для него ярлык на великое княжение? Долго же пришлось ждать заветного плода, когда он наконец вызреет и упадет. Москву уже, видно, не поднять, как чернь ни силится. Сам Господь велит Угличу быть стольным градом.

Было раннее утро, и солнце робко пробивалось через мутный мусковит в покои князя. Рядом сопела дворовая девка Настасья. Повстречал Дмитрий ее неделю назад. Накатила на князя слабость, защемило сердце, когда увидел в реке стройное белое девичье тело. Ведь и княгиня когда-то была такой, а после рождения первенца разнесло ее словно на дрожжах. Девка плескалась голышом, совсем не стыдясь своей наготы. Она и не догадывалась, с каким вниманием наблюдал за ней князь со своими рындами. И когда девка, словно русалка, вышла на берег и стала отжимать длинные косы, князь распорядился:

— Привести ко мне девку, хочу спросить — кто такая?

Девушка не успела и опомниться, как ее, нагую, подхватили на руки двое дюжих молодцев и, весело гогоча и тиская, поставили перед князем. Дмитрий Юрьевич сидел на коне, подумав, решил спешиться перед красой и сделал шаг навстречу. Девка онемела от страха и стыда, заливалась краской и не пыталась даже вырваться. А князь-охальник, налюбовавшись на нее всласть, спросил хмуро:

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация