Внезапно из-за спины российских десантников повели плотный огонь. Им ответили те, кто стрелял в Сазонова. Фактически над ручьем, где притаилась группа майора Лаврова, начался бой. Он то утихал, то разгорался с новой силой.
– Убираем тех, кто нас засечет. И не вмешиваемся, – языком жестов, известным только им троим, приказал Батяня.
С помощью приборов ночного видения десантники отлично ориентировались в ситуации.
Не успел Лавров снова залечь, как в ложбинку ручья спрыгнули два филиппинских солдата. Перебежками они двинулись по склону вперед, чтобы неожиданно предстать перед отступающим противником. На их беду на пути оказался Ростислав. Солдаты просто могли на него наступить.
Батяне и Илье пришлось точными выстрелами их снять. Не сговариваясь, майор взял на себя ближнего, капитан – дальнего. Солдат, бежавший первым, тихо охнул, упал на одно колено, боком опрокинулся на влажную землю и замер. Второго словно подкосило, он оступился и завалился лицом в вязкую тину.
«Не повезло мужикам. Оказались не в том месте не в то время», – подумал майор Лавров и опустил еще дымящийся ствол.
– Илья, Ростислав, пока остаемся на позициях, – скомандовал он.
В безлунной ночи вымазанных с ног до головы в черной грязи российских десантников заметить было непросто. А бой над ними шел чисто на слух и по вспышкам выстрелов. Картина представлялась следующей. Отряд филиппинских военных напал на группу неизвестных вооруженных людей. Кто это был? Беглые зэки, захватившие оружие? Их пособники? Или самовольно покинувшие часть солдаты?
Бой откатился вглубь джунглей.
– Двигаемся! – жестом показал Батяня.
Теперь обстановка осложнилась. В лесном массиве, оказывается, велась партизанская война или проводилась филиппинскими военными спецоперация.
Майор с товарищами, соблюдая тишину, пошли вдоль ручья. Вдруг он превратился в узкий водопад, уходящий резко вниз в темноту. Российские десантники скатились за ним в густо заросший широколистным папоротником овраг.
25
Рождественского под конвоем привели в барак. Филиппинская «семья», как распорядился начальник тюрьмы, отвечала за уборку в бараке. Только ее представители должны были мыть пол, узкие окна, парашу и натирать до блеска краники в умывальнике. Они – исконные граждане страны – считались хозяевами барака, поэтому четверо дневальных освобождались от обязательной изнурительной работы и оставались наводить порядок в помещении. Их назначал Нукулпрадат. На самом деле двое уважаемых зэков отдыхали, а двое низших по статусу работали. В принципе такой отдых таиландец сам себе мог устраивать хоть каждый день. Однако он не утратил чувства справедливости. Да и вообще переносил тяжелую работу как способ поддержания физической и духовной силы.
Сегодня Нукулпрадат оставил в бараке старика Гильерме, Полосатого Сантьяго и в качестве награды за услугу – Домингоса. Его задачей было помогать «шуршать» толстоватому филиппинцу по кличке Пакемон. Пакемон закосячил – съел, ни с кем не поделившись, пайку из посылки, которую ему прислали родственники.
Дверь барака со скрежетом открылась. Два солдата втолкнули в мрачное помещение Виталия.
– Принимайте себе в помощь, – сказал один из конвойных.
– Ого, какие шмотки! – присвистнул Домингос.
– Ему можно делать все, – с намеком сказал второй солдат.
– Неужели? – Полосатый Сантьяго, лежащий на нарах, вскочил, подошел к Виталию. Филиппинец был ниже. Задрал голову, посмотрел в лицо Рождественскому, ухмыльнулся, при этом у него на лице и шее растянулись, словно это были дождевые черви, ярко-малиновые шрамы от ножевых ранений.
– Снимай робу! – приказал он Рождественскому.
– Она моя, – тихо ответил Виталий.
– Она тебе мала.
Полосатый Сантьяго коротко ударил Рождественского в живот. Тот застонал, согнулся.
– Чувствуешь, как она тебе «давит»? – злобно произнес филиппинец.
Солдаты заржали.
– Домингос, Пакемон, эй, сюда! – крикнул Полосатый Сантьяго.
Трое филиппинцев начали срывать новую оранжевую рубашку с Рождественского, при этом награждая того тумаками.
Солдаты скалились и тряслись от животной радости, наблюдая эту картину.
Полосатый Сантьяго снял свою засаленную рубашку, кинул ее Виталию. Сам надел его новую вещь.
– Ну как? – спросил он у солдат.
– Красавец! – во все горло снова заржали охранники. – Ладно, вы здесь разбирайтесь, а у нас своя работа.
Солдаты вышли из барака.
– Карл-художник, ты нас извини, – по праву старшего обратился к Виталию старик Гильерме. – Мои братья не сильно на тебя наехали? – Он подошел и по-дружески протянул ему сухонькую морщинистую руку.
Рождественский пожал ее.
– Да не очень, – улыбнулся он.
– Прости нас, Нукулпрадат говорит, что с тобой надо так себя вести. А ты подыгрывай.
– Знаю.
– И еще тебе весть от Дмитрия. Он просил передать. Я не знаю, как это переводится, просто Домингос заучил на память… Ну-ка, скажи, – приказал старик Гильерме молодому филиппинцу.
Тот, нелепо кривя губами, произнес на ломаном русском: «Корито придот ветшером. Буд на строме».
– Грасияс, – по-испански поблагодарил Рождественский.
Виталий думал о предстоящим побеге, быстро окинул взглядом барак, в уме прикинул свой маршрут из умывальника к тюремной стене. Если его опять выдернут из барака и оставят в карцере, то придется снова симулировать предсмертное состояние и вызывать священника, чтобы он позвонил и передал, что операцию надо переносить. Беспокоило и то, что Дмитрий в любой момент может решиться на захват судна. А это расстроит все планы.
– Уважаемый Гильерме, – обратился Виталий к старику, – пошли Домингоса к Хар-Лампу, пускай скажет, что у меня все в порядке. И, кроме того, расскажет, о чем говорили солдаты. Я их подслушал. Сегодня ночью в джунглях была перестрелка, охрана тюрьмы усилена.
– Хорошо, Карл-художник, Домингос сейчас отправится. А ты иди отдыхай. Положи под нары половую тряпку, если зайдут солдаты, хватай и делай вид, что моешь пол.
– Понято, – кивнул Рождественский. – Если усну, разбудите как-нибудь.
– Паскуалито! – окликнул старик Гильерме Пакемона. – Когда заглянут солдаты, кашлянешь.
– Хорошо, – отозвался филиппинец.
– Ты, Карл-художник, услышишь и проснешься.
Рождественский прилег на нары, позволил себе поспасть, ведь впереди бессонная ночь.
Домингос открыл дверь барака, посмотрел на тюремный двор и выскользнул наружу. Он улучил момент во время короткого перекура, когда можно было подойти к Харлампиеву, предал слово в слово, что ему говорил Рождественский.
