«Странно, — недоумеваю я, направляясь к платформе, — как он мог забыть о ключе? Ведь если бы я не напомнил, то сходил бы на глубину вхолостую…» Впрочем, размышлять об этом «незначительном упущении» времени не было.
Я намеревался сесть на край платформы и прицепить на ноги ласты, однако напарник остановил.
— Подожди, — удержал он меня за руку и вдруг, щелкнув перед лицом пальцами, что-то пробубнил.
В ту же секунду с моей головой произошло нечто странное: сознание, а вместе с ним и зрение будто подернулись пеленой; в ушах образовались пробки, из-за которых я стал хуже слышать.
А время словно остановилось…
Глава четвертая
Республика Филиппины; в девяти морских милях к северо-востоку от острова Катандуанес. Настоящее время.
Мои конечности работают в привычном ритме. Дыхание ровное. Взгляд скользит по подводному мраку, изредка останавливаясь на экране наручного компьютера, снабжающего меня всей необходимой информацией: значением глубины и температуры, направлением по сторонам света, общим временем, а также скоростью и временем декомпрессии.
Погрузившись на глубину пяти метров, я иду в направлении катера. Где-то под ним на дне лежат останки погибшей яхты «Антарес». Я плыву так, словно на краю купальной платформы ничего не произошло. Словно это очередная операция в рамках секретной подготовки боевых пловцов отряда специального назначения «Фрегат-22». Мышцы работают в обычном режиме, а голова совершенно пуста. Точнее, в памяти пульсируют лишь последние фразы Захарьина, сказанные поставленным строгим голосом: «Четыреста тридцать метров к югу от яхты, глубина сто пять с половиной метров. Фюзеляж самолета. Пассажирский отсек. Два стальных чемодана. Ты должен доставить мне два стальных чемодана».
Больше я ничего не помню. Думать тоже ни о чем не могу. Даже о стае белых акул, напавшей на нас менее суток назад. Такое впечатление, что в головной мозг вживили микрочип, напрочь заблокировавший чувства, эмоции и способность мыслить, анализировать, предугадывать… Отныне все мои усилия сосредоточены лишь на одном: на исполнении озвученного Глебом приказа. Все остальное: воспоминания о прошлом, размышления о настоящем и мечты о будущем — этакий далекий посторонний фон, до которого мне попросту нет дела.
Проплыть под водой предстоит немало — около полутора миль. Иногда я подхожу к поверхности, высовываю из воды голову и корректирую направление движения. С каждым моим всплытием на поверхность катер становится все ближе и ближе…
Наконец дистанция сократилась до пятисот метров. Все, наверху лучше не показываться — могут заметить с катера. Сверившись с показанием компаса, начинаю погружение по наклонной траектории. Глубина медленно, но верно увеличивается… В пятнадцати метрах от дна включаю фонарь. Его яркого света никто не увидит. Во-первых, великовата толща воды, во-вторых, на поверхности моря отражаются мириады звезд, которые не позволят заметить крохотный источник света на глубине.
На поиск яхты у меня уходит около получаса. Приметив якорь катера и уходящую вверх цепь, я начинаю прочесывать дно методом расходящейся спирали и вскоре обнаруживаю одну из частей корпуса. «Антарес» — читаю название. В очередной раз сверившись с компасом, избираю направление строго на север. Начинаю движение, отсчитывая приблизительное расстояние. Заодно контролирую глубину. Уровень дна постепенно понижается. Все правильно: в одиннадцати с половиной милях к северу от Катандуанеса платформа прибрежного шельфа заканчивается и дно резко уходит вниз.
Прошел сотню метров, глубина восемьдесят пять. Еще сотня. Глубина — девяносто. Луч фонаря рыщет из стороны в сторону. Через каждую минуту-полторы сверяюсь с компасом. Позади два кабельтовых. Глубина увеличилась до девяноста пяти метров. Еще немного… Вскоре фонарный луч натыкается на присыпанные илом мелкие части самолетной обшивки. Не обращая на них внимания, иду к цели. Меня интересует фюзеляж погибшего транспортного самолета.
Через несколько десятков метров из мрака проступают очертания фюзеляжа. Он стоит «на ровном киле», словно произвел мягкую посадку на грунт. Нижняя часть кабины изуродована, крыльев и хвостового оперения нет. Вместо иллюминаторов зияют чернотой круглые дыры. Это закономерные последствия сильного удара о воду. Сам же фюзеляж выглядит почти целым.
Я не думаю ни о чем. Ни мыслей, ни малейшего намека на эмоции. Если бы не гипнотическое состояние, в которое меня вероломно погрузил Захарьин, то душу переполняла бы радость, сердце отстукивало бешеный ритм. А сейчас… Сейчас я просто достиг цели.
Самолетик невелик: метров двенадцать в длину; пара двигателей на крыльях, от которых остались одни воспоминания; салон человек на десять. Почти все стекла вышибло при ударе об воду, нет и единственной дверцы, расположенной по левому борту. Однако войти внутрь через проем невозможно — он завален сорванными с креплений креслами и прочим хламом, образовавшимся от разрушения салонного интерьера.
Обходя находку по кругу, периодически заглядываю в круглые дыры иллюминаторов и, подсвечивая фонарем, пытаюсь разыскать стальные чемоданы… Увы, их нигде не видно.
При внешнем осмотре останков фюзеляжа натыкаюсь на единственную дыру в носовой части, где обычно размещается локатор. Наверное, когда-то был таковой и на пострадавшем лайнере, теперь же вместо него торчат рваные края листового алюминия. Осветив сквозь дыру внутреннее пространство, нахожу проход в пилотскую кабину. Кое-как протискиваюсь в изувеченное нутро и начинаю двигаться среди развороченного металла… Продвигаться удается с трудом, скорость предельно мала. На каждом десятке сантиметров приходится раздвигать многочисленные жгуты электропроводки, отодвигать тяги управления, расчищать путь от обломков и человеческих останков.
Я в крохотной пилотской кабине. В командирском кресле, согнувшись пополам и уткнув череп в приборную доску, восседает скелет. Правой руки нет, вдоль черепа зияет поперечная трещина. Даже в желтоватом фонарном свете его кости ослепительно белы. Место второго пилота пусто, зато пол усеян переломанными костями. Вероятно, большая их часть принадлежала ему.
Дверца, отделяющая пилотскую кабину от пассажирского салона, открыта. Проход в салон завален все тем же мусором и сорванными креслами. Серебристых чемоданов поблизости не видно. Может быть, на борту погибшего самолета их нет вообще? Все оборудование салона при ударе о воду и погружении фюзеляжа на дно оказалось прижатым к переборке пилотской кабины. Тогда почему же среди этой груды нет стальных чемоданов?..
Нет, я не задаюсь этим вопросом. Данные мысли теплятся в подсознании настолько глубоко, что я не способен ни понять их смысла, ни проанализировать, ни дать ответ. Я с машинальной методичностью разгребаю хлам, чтобы войти в салон погибшего самолета…
Путь свободен. Протискиваюсь через образовавшееся отверстие и оказываюсь в той части самолета, что некогда называлась пассажирским салоном. Пластик внутренней обшивки местами топорщится и свисает с потолка неровными кусками, пол в середине отсека вздыбился. Медленно плыву, осматривая каждую деталь… Работаю ластами плавно и размеренно, но этого незначительного движения достаточно, чтобы потревожить застоявшуюся внутри фюзеляжа воду. Снизу поднимается взвесь, видимость ухудшается. На полу кроме металлического мусора ничего нет. Ни у кабины пилотов, ни там, где были привинчены кресла, ни в хвостовой части.
