В то время Сеймур учился на втором курсе самого престижного в Баку Индустриального института, входил в команду яхт-клуба по классической гребле, занимался боксом и был обладателем костюмов из легкой чесучи кремового цвета и двубортного из черного шевиота, а также шести сорочек из белой рубчатой ткани пике, как с отложными, так и с обычными воротниками под галстук и двух пар ботинок, сшитых на заказ в самой лучшей мастерской города, куда отец отвел его и познакомил с мастером своего дела, бывшим холодным сапожником Егановым. Одежду ему выбирали и покупали на свой вкус родители, отец – Рафибейли, известный в республике человек, и мать – София, в девичестве Салам-заде, учительница итальянского языка в Бакинской консерватории. С детства Сеймура баловали, но в одном мать была непреклонна – дважды в неделю она занималась с ним итальянским. Времени это занимало немного, часа полтора, учение давалось мальчику легко, и уже в девять лет он, не заглядывая в либретто, понимал, почему любимая ария герцога причиняет жестокие страдания несчастному Риголетто и его доверчивой дочке. Мать никому не доверяла выбор одежды, и сама покупала в магазине ткань и сама вместе с сыном ходила на все примерки к портному. Регулярно обновляемый гардероб в сочетании с атлетической фигурой и улыбчивым лицом позволяли Сеймуру выглядеть нарядным в любое время года.
Сообщение о вероломном нападении фашистской Германии особого впечатления на бакинцев не произвело. Население было уверено, что Германия еще горько пожалеет, что начала войну с самой могучей страной в мире, коей, несомненно, является Советский Союз, но, зная это, с первого же дня дружно поддержало мероприятия партии и правительства, направленные для надежной защиты от случайного прорыва вражеской авиации на любимый город Баку. О том, что нефтяная столица мира Баку является лакомым куском для любого капиталистического агрессора, все знали давно и гордились, что им выпало счастье жить и работать там, где добывается девяносто процентов нефти, из которой производится горючее для всех моторов, работающих в воздухе, на земле и на море. Поэтому одни бакинцы стали в массовом порядке наклеивать на оконные стекла куски бинтов и марли (делалось это с целью предохранить людей от осколков стекла в случае воздушного налета), а другие, те, что пошустрее, в тесном сотрудничестве с чекистами начали повсеместно устраивать шумные облавы на диверсантов, шпионов и вредителей, число которых с первых же дней войны несоизмеримо увеличилось по сравнению с мирным временем. На всех крышах домов на случай попадания зажигательных бомб стояли бочки с песком и водой, а также были установлены стенды с развешанными щипцами для захвата и обезвреживания зажигательных бомб и другим противопожарным оборудованием. Там же по ночам добровольно дежурили жители домов.
Городские власти испытали кратковременный шок, когда на крыше одного из пятиэтажных зданий по соседству со штабом военного округа было обнаружено полотнище с огромной свастикой. Но все повеселели после того, как оперативники доложили, что это крыша психиатрической больницы. Спустя час выяснилось, что полотнище сшито из восьми простынь, которые утащили из больничной палаты, а на рисование свастики ушло пять бутылок чернил, украденных обитателями больницы из канцелярии. В результате нескольких долгих откровенных бесед оперативников с психопатами установили, что пятеро больных, с началом войны впавших в состоянии еще более глубокой депрессии, решили исключительно по собственной инициативе поместить на крыше плакат со свастикой с целью ввести в заблуждение воздушного фашиста, пожелавшего бы разбомбить психиатрическую больницу. После того как независимая экспертиза подтвердила, что виновные действительно являются неизлечимыми психопатами, больных вернули в больницу, а главврача больницы за проявленную халатность разжаловали в заведующего отделением.
Что же касается немецких специалистов-пивоваров, то доподлинно всем было известно, что они психически здоровы, поэтому никого не удивило, когда всех их уволили. Уволили навсегда и тут же заменили местными, после того как было доказано, что немцы готовились добавить в продукцию пивоваренного завода привезенные из Германии токсичные вещества, что неизбежно привело бы к отравлению подавляющего большинства любителей пива в Баку. Пивоваров и членов их семей больше никто в городе не видел.
Еще одно событие, случившееся в эти же дни, осталось почти незамеченным потребителями продукции пивного завода: в полном составе исчез единственный в городе джаз-банд, концерты которого посещал только весьма ограниченный круг ценителей этого порочного вида искусства. Оркестр дважды в неделю нелегально играл в клубе «Бакпорт», и зарплату музыканты получали неофициально, из рук в руки.
Когда пришедшие на концерт поклонники джаз-банда узнали, что концерт отменен, они очень расстроились и стали громко требовать немедленной встречи с любимым коллективом. Вместо оркестра на сцену вышел новый директор клуба и поделился с переполненным залом своими соображениями. Он сказал, что если руководство порта по неизвестным причинам до сих пор не пресекало вредную деятельность оркестра, в состав которого проникли саксофонисты и тромбонисты, то сейчас, в военное время, с этим покончено. Руководство не может допустить, чтобы в стенах прославленного клуба «Бакпорт» молодые люди слушали упадническую буржуазную музыку, неизбежно приводящую к моральному разложению и ослаблению патриотических чувств советского человека. Директор клуба посоветовал всем разойтись, пока он не приказал переписать имена и фамилии любителей джаза, для того чтобы передать, а списки в соответствующие комсомольские организации.
А вот другим гражданам – любителям радио, не понадобилось объяснять, как может отразиться на их сознании тлетворная вражеская пропаганда и музыка, пересекающие границы в виде радиоволн. Все они в течение трех дней добровольно расстались с радиоприемниками, когда им официально сообщили адреса, где они временно будут храниться. Сознательные граждане добровольно сдали на временное хранение и пишущие машинки, которые, попав в военное время в руки шпионов, также могли стать средством вражеской пропаганды.
Сеймур успел попасть в первую волну добровольцев. Он был студентом третьего курса института и как будущий нефтяник имел право на отсрочку от призыва, но вместе со всеми однокурсниками отправился в военкомат, где в письменной форме они отказались от предоставленных им льгот и потребовали незамедлительной отправки на фронт.
В честь студентов-добровольцев был дан концерт в Театре оперы и балета. Перед концертом к защитникам родины со сцены обратился Первый секретарь Центрального комитета компартии республики Мир Джафар Багиров. Высокий, в строгом костюме и в очках с блестящими стеклами, он вначале произвел на студентов впечатление сурового партийного деятеля, но по мере того как он говорил, в зале прекратились все разговоры и наступила полная тишина. В середине напутственного выступления Багиров, улыбнувшись, сообщил, что в зале сидит и его сын, который завтра тоже отправится на фронт с первым отрядом добровольцев. И еще Багиров сказал, что сегодня он провожает на фронт не только своего сына, но и всех кто сидит в зале. Потому что считает их тоже своими детьми, и всё то время, пока они все до одного не вернутся в Баку целыми и невредимыми, будет для него временем тревоги и ожидания.
