Когда товарищ Багиров закончил выступление, зал встал и приветствовал его бурными аплодисментами.
На концерт Сеймур не остался, он торопился на свидание с любимой девушкой Севдой. Они познакомились неделю назад на вечере в институте иностранных языков. Она была красавицей, и он влюбился в нее с первого взгляда. Свидание получилось коротким, но приятным. В связи со всеобщим затемнением в городе не горело ни одного огонька. Море освещалось лишь бледным светом ущербной луны. Они сидели на приморском бульваре и между страстными поцелуями обещали никогда не забывать друг друга. Ему было девятнадцать лет, и на следующий день он уходил сражаться с врагами своей страны. Если бы ему сказали, что это и есть счастье, то он, конечно, согласился бы.
На перроне духовой оркестр играл марши. Провожать объединенный студенческий отряд пришел весь Баку. Мама Сеймура плакала, отец крепился, но говорил с трудом. Севда бросилась ему на шею и сказала, что любит и гордится им, потому что он самый лучший на свете. Сеймур познакомил ее с родителями, они успели побеседовать, и ему показалось, что Севда им понравилась. К нему беспрерывно подходили знакомые, кто-то поздороваться, другие – прощаться. Казалось, конца этому не будет, поэтому, когда был подан состав сплошь из новеньких плацкартных вагонов, он испытал облегчение. Представители военкомата по списку рассадили призывников по вагонам, и поезд медленно отошел от перрона.
Через два часа поезд остановился на станции «Баку-Насосная». Удивленным призывникам объявили, что здесь им предстоит пройти двухмесячные военные сборы. Поселили их в старых казармах. С первого взгляда было понятно, что прежние обитатели покинули их совсем недавно и в спешном порядке. Койки остались не застеленными, а на большинстве столов стояла немытая посуда.
При казармах имелись учебный полигон и стрельбище. Здесь будущих фронтовиков обучали технике рукопашного боя, инструкторы вместе с ними ползали по-пластунски, показывали, как идти в атаку, и отрабатывали в окопах приемы отражения атаки противника. Утро начиналось с тренировки на стрельбище. Стреляли из винтовок и наганов.
В Индустриальном институте была военная кафедра, поэтому обучение на сборах далось легко, и через месяц всем бывшим студентам было присвоено звание младшего лейтенанта. День присвоения звания получился менее праздничным, чем ожидалось, потому что уже рано утром все узнали, что их объединенный студенческий отряд распущен, а новоиспеченные младшие лейтенанты группами по два-три человека направляются в различные воюющие подразделения на линию обороны, растянувшуюся на тысячи километров вдоль западной границы. На место нового назначения на Украину они прибыли вдвоем: Сеймур и его однокурсник Зафар Зейналлы.
В институте Зафара привыкли называть Зефиром. Начиная с первого курса он всеми доступными ему средствами давал понять, что это ему не нравится, но ненавистное прозвище за ним закрепилось прочно. Зефиром окрестили его еще в детском саду, кличка вместе с ним проследовала в школу, а затем и в институт. Отличник Зафар был тихий воспитанный юноша с хорошими манерами. Он никогда не сквернословил и краснел, когда сокурсники при нем употребляли слова из уличного жаргона. Сокурсники увидели его рассвирепевшим всего один раз, в день его рождения. Перед началом лекции группа преподнесла ему подарок – большую коробку с зефиром, на коробке была сделана поздравительная надпись с поэтической цитатой: «Ночной эфир струит Зефир». Не обращая внимания на вошедшего преподавателя, Зафар вышвырнул коробку в окно, и, громко выкрикивая проклятия в адрес самой мерзкой группы института, выбежал из аудитории. Извиниться перед ним поручили Симе Гулиевой, с которой у него всегда были хорошие отношения.
– Зефирчик! – встретив Зафара в коридоре, начала Сима и тут же осеклась.
Сердито отмахнувшись от Симы, Зафар зашел к декану. По причине отсутствия внятного объяснения в деканате в переходе в другую группу Зафару было отказано. Избавился он от опостылевшей группы только благодаря вероломному нападению фашистской Германии на доверчивый Советский Союз.
После того как на полуторке они добрались до места назначения, Зафар обратился к Сеймуру с просьбой. Остановив его перед входом в здание комендатуры, он вкратце изложил суть дела – сказал, что без промедления, именно сейчас хочет покончить с прошлым, так так опасается, что унизительная для офицера кличка вместе с ним проникнет в ряды Красной Армии. Сеймур должен был обещать, впредь никогда не называть его Зефиром. Зафар был взволнован и говорил очень серьезно. Сеймур тут же дал торжественное обещание навсегда забыть о наличии в природе слова зефир, после чего они зашли в здание и предъявили там документы о своевременном прибытии на службу.
В один из осенних дней 1941 года полуголые Сеймур и Зафар, сдавшие одежду команде при дезинфекционной машине, терпеливо ждали, когда шипящий обжигающим паром агрегат выплюнет обработанные вещи. Горячая, насквозь прожаренная форма, надетая на чистое, вымытое под тепловатым душем тело, каждый раз, даже в лесу или в окопе, вызывала приятное ощущение уюта. Машина эта обычно приезжала на день-два, и к ней тут же выстраивалась очередь жаждущих чистоты. Одежда всего наличного состава стиралась и дезинфицировалась, после чего машина тут же уезжала в другие части. Однако на этот раз по всему было видно, что отправлять ее никто не собирается.
По причине неприбытия полевой кухни личному составу довольствие и в этот день было выдано сухим пайком. Сеймур и Зафар разломили брикеты пшенной каши, залили их крутым кипятком и прикрыли алюминиевые миски тарелками. Пайковые двадцатиграммовый кусочек масла и соль, добавленные в поспевшую горячую кашу, превращали ее на вкус изголодавшихся за сутки людей в изысканное блюдо. Кашу полагалось заедать сухарями из черного хлеба, но истинные гурманы предпочитали съедать их отдельно, на десерт, запивая это хрустящее лакомство компотом из сухофруктов. Обед подходил к концу друзья все еще молча пребывали в состоянии мрачного ничегонеделания. События в последнее время происходили невеселые, но говорить об этом не хотелось. Последнюю неделю на позициях ни разу не появлялась полуторка военно-полевой почты, и оказалось, что это даже хуже, чем отсутствие кухни. Из дома писем теперь никто не получал, а треугольники своих неотправленных писем бойцы постоянно носили при себе.
К приходу Глеба Харламова Сеймур и Зафар отнеслись спокойно. Все трое – в звании младшего лейтенанта, и поэтому появившегося на поляне Харламова они поприветствовали, не отдавая чести. Человек он был веселый и общительный, считался опытным офицером, много курил и, видимо, в связи с этим часто и надрывно кашлял. Бросать курить он не собирался, так как был убежден, что всем, кто вынужден постоянно заниматься усиленной умственной деятельностью, курение необходимо. Глеб Харламов в первые же дни войны ушел на фронт добровольцем со второго курса Сельскохозяйственной академии, и считалось, что он лучше всех разбирается в вопросах сельского хозяйства. Поэтому на улаживание хозяйственных проблем с местным населением полковое начальство обычно отправляло его.
– Отдыхаете?
– Ведем полемику, – объяснил Зафар, – можно сказать, научную. Вроде все ясно, а договориться не можем.
