– Временного, временного… – внес поправку Семен.
Выпили по глотку за временного. Рыжая Эмма светилась изнутри нежным чахоточным накалом, а Вале Чижовой было все равно, кто станет главным тубплиером, – лишь бы Влад не убирал под столом ногу от ее колена.
– Нас вон сколько по всей стране, – сказала Эмма, передавая бутылку Владу Гордину. – Прослойка – это здорово! И стрептомицин дадут.
– Ну да, – отозвался Влад Гордин. – Дадут. А потом догонят и еще добавят.
– Прослойка, – рассуждал Семен, – вот это точно. Но между чем и чем? В самом низу – между цыганами и зеками? Или повыше – между фэзэушниками и гомиками? Надо ведь знать свое место в обществе, определиться…
– А пусть Влад устав напишет, – предложила Валя, – он может. И там все будет точно указано.
– Лучше бы ничего не писать, – остерегся Семен Быковский, человек с жизненным опытом. – Лучше бы все устно…
– Я напишу, – сказал Влад Гордин и, как бы припечатывая свое решение, шлепнул ладонью по столу. – Кто мы, что мы… Лет через сто, может, напечатают. Когда все слои перемешаются.
«Слоисто небо, как рулет:
Желтый цвет, красный цвет»,
– писал Влад.
Кубинец Хуан, сосед по палате, глядел на него с настороженным любопытством, как птица с ветки.
«Рыцари ордена тубплиеров, – писал Влад, – пропитывают общество, но не смешиваются с ним. Тайна их не во владении Святым Граалем или копьем Лонгина. Их тайна в великолепном единстве, разрушить которое может только смерть. Незримая цепь Коха связывает их друг с другом – мужчин, женщин и детей, – и, лишь собираясь вместе, в своем кругу, они ощущают благо свободы. Покидая этот круг, рыцари возвращаются во враждебный и лицемерный мир, живущий по шулерским законам.
Неверно, что советское общество сложено из трех составляющих: рабочих, крестьян и зажатой меж ними прослойки интеллигенции. Весь мир нашего окружения сшит из слоев, сбитых кастовыми или социальными интересами: партийные и беспартийные, колхозники и чиновники, военные и штатские, учителя, врачи, люмпенизированные заводские работяги, заключенные и вольнонаемные. Мы, рыцари ТБЦ, присутствуем во всех слоях, и наше тайное единство обусловлено клеймом нашей болезни».
– У тебя на Кубе, – обернулся Влад к Хуану, – знает кто-нибудь, чем ты заболел?
– Нет, конечно, – ответил кубинец. – Кроме врача и матери.
– А если б ты, – продолжал Влад Гордин, – подхватил, скажем, сифилис, знали бы?
– Узнали бы, – подумав, сказал Хуан. – Сифилис – да.
– А почему? – с большим интересом спросил Влад.
– Туберкулез, – сказал Хуан, – это очень страшно для людей. И это – секрет.
– А сифилис – не страшно? – продолжал наседать Влад.
– Сифилис – позор, – объяснил кубинец Хуан. – Позор не может быть секретом. Позор – для всех, а секрет – только для себя.
«Мы объединяемся в орден тубплиеров, – писал Влад, – чтобы скрасить свою жизнь, омраченную в большей степени, чем у других людей. Мы ни в чем не провинились перед многослойным обществом, и мы не хотим жить в тени. Объединившись, мы обретем могущество и употребим его на то, чтобы государство снабжало нас всеми необходимыми средствами для облегчения нашей участи. Бойтесь нас, непосвященные! Узы беды связывают тесней, чем шелковые нити счастья. Мы объединяемся, чтобы стать счастливыми на свой лад».
– Хуан, а Хуан! – Влад отложил ручку. – Тебе кто ближе: больные или здоровые?
– Ближе? – переспросил кубинец. – Я не совсем понимаю…
– Ну хорошо. С кем тебе проще: с такими, как ты, или со здоровыми, даже если они члены профсоюза?
– Проще? – снова переспросил Хуан.
– Ну да, – кивнул Влад. – Ты партийный? Член партии?
– Конечно, – сказал Хуан. – Иначе меня бы сюда не послали.
– Вот видишь, – сказал Влад. – Так тебе с кем проще говорить, общаться – с твоим партийцем, здоровым, как крокодил, или, допустим, со мной – беспартийным, но зато больным?
– С тобой, – не задержался с ответом кубинец.
– А почему? – допытывался Влад.
– Ну, как… – пожал плечами Хуан и улыбнулся. – Мы же одинаковые. Тубики.
– Почти одинаковые, – возразил Влад Гордин и пальцем погрозил притворно. – Потому что я пью коньяк, а ты не пьешь.
«Рыцарем ордена тубплиеров, – писал Влад, – может стать всякий, отмеченный знаком Коха, вне зависимости от расовой принадлежности, национального происхождения и социального уровня. Орденом единовластно руководит Великий магистр. При принятии им решений ни демократический централизм, ни демократический периферизм не имеют никакого значения. Рыцари руководствуются двумя неукоснительными правилами: соблюдением тайны и послушанием».
– Если бы открылось такое тайное общество туберкулезных больных, – спросил Влад Хуана, – ты бы вступил?
– У нас за тайное общество пятнадцать лет дают, – сообщил Хуан без всякой, впрочем, тревоги. – У вас разве нет?
– А у нас, камрад, социализм уже построен, – сказал Влад Гордин. – Десятку влепят, и довольно.
И приписал внизу листа:
« Туберкулезники-всех-стран, – соединяйтесь! »
В комсомоле Влад Гордин не состоял никогда – так случилось. Школьный класс, где учился Влад, принимали в помощники партии всем скопом, никого, разумеется, не спрашивая: согласен или не согласен? На дворе стояли пятидесятые, самое их начало, Сталин сидел в Кремле, и несогласных, если б они вдруг обнаружились, ждали крупные неприятности. Класс собрали, взрослые дяди объявили малолеткам, что они теперь комсомольцы, и сердечно, но с долею отеческой строгости их поздравили. Дело было сделано, галочка на соответствующем документе поставлена. А Влад в эти дни как раз переводился в другую школу: семья, обменяв квартиру, переезжала в другой дом, в другой район. Комсомольские бумаги свежего пополнения – членские билеты, учетные карточки – были уже оформлены и лежали в райкоме, может быть, даже в сейфе под замком. Запланировано было и торжественное вручение – с боевыми песнями и речами… Влад Гордин волей-неволей выпадал из этой тележки. Вызванный в райком, он получил от дежурной девушки из рук в руки запечатанный бежевый пакет суровой прочной бумаги и строгий наказ: ехать не мешкая в райком по новому месту жительства и передать документы в отдел учета для дальнейшего движения. Устный наказ содержал в себе и предупреждение: утеря пакета повлечет за собой ужасные последствия, без учетной карточки Гордин напрочь оторвется от общественного ствола, окажется отщепенцем в безвоздушном пространстве и задохнется от отсутствия живительного воздуха… Правила предусматривали пересылку таких важных документов по спецпочте или с уполномоченным нарочным, но и комсомольцы – беспокойные сердца – допускают иногда проколы по запарке. Может, шустрый нарочный перебрал накануне и маялся головной болью, может, почтовое отделение закрылось на переучет – кто знает. Во всяком случае, дежурная девушка в окошечке была тут вовсе ни при чем. А то, что она не взяла у Влада Гордина расписку в получении, – так у нее и бланочка такого не оказалось под рукой.
Прижимая пакет к груди, Влад отправился домой, на старую квартиру, заваленную коробками и тюками, приготовленными к перевозу. Голова его работала ладно, как счеты, разве что костяшки не пощелкивали. Получалось, что, пропади этот самый пакет, следы Влада Гордина затеряются в чистом поле, в стороне от комсомольского райкома, и никто об этом даже не догадается: нет конца, нет и начала. Взбежав на свой третий этаж и отперев дверь, Влад прихватил спички на кухне и заперся в закутке уборной. Там он, не проявляя излишнего любопытства, старательно поджег нераспечатанный пакет вместе с его содержимым. Горело плохо, пламя нехотя схватывало плотную бумагу и коленкоровую обложку членского билета. Влад чиркал спичками. Наконец от пакета остался лишь пепел да обгорелые ошметки. Влад сбросил прах в унитаз и спустил воду, потом подождал, когда бачок наполнится, и снова потянул за обколотую фарфоровую ручку на металлической цепочке. Вот теперь дело было сделано. Да здравствует цивилизация, подарившая столичным жителям механический ватерклозет!
