Стойкое каменное тепло валуна перетекало в тело сидящего, и человек чувствовал себя продолжением камня. Обращенный лицом к воде, уложив на колени сильные руки ремесленника, Иешуа был неподвижен как камень, на котором сидел, и только чуткий острый слух выхватывал из тишины и воспроизводил перед ним картины того, что происходило за его спиной.
Вот что там происходило: шел человек по каменистой пустыне, шел, спрямляя путь, от излуки реки Иордан к берегу Соленого моря, к Кумрану, к скалам которого лепилось поселение аскетов, ставивших духовное начало высоко над плотскими слабостями. Но и они, случалось, петляли на своих путях к Высокому, они разрешали себе поблажку – им было далеко до Спрямлявшего, отличавшегося совершенной непреклонностью, свойственной в нашем мире лишь свету да тьме.
Пешеход звался Иохананом, по прозвищу Аматбиль – Окунатель.
– Креститель – это пришло к нему позже, лет через триста, – продолжал Сергей Игнатьев, – а в его времена крест не стал еще святым символом в глазах верующих, а оставался лишь орудием римской казни. До появления Евангелий его никто не звал Иоанном Предтечей – он был Иоханан Аматбиль, окунавший своих приверженцев в проточную воду. Омовение, символически смывавшее с них грязь грехов, побуждало прошедших обряд к обновленной, чистой жизни. Среди них был и родственник Иоханана Окунателя по материнской линии галилеянин Иешуа, который спустя век-полтора станет известен миру под греческим именем Иисус Христос.
Услышав шаги и трудное дыхание Иоханана, Иешуа повернулся на валуне и вгляделся, щурясь: после синей глади моря рыжие камни пустыни и выжженный солнцем песок требовали изрядного, почти до слез напряжения глаз. Иоханан подходил, горячий ветер трепал подол его коричневой шерстяной рубахи. Буйные волосы, не знавшие управы, бились за спиною пешехода. Обветренное и загоревшее дотемна тело отшельника проглядывало в прорехи ветхой одежды.
– Мир тебе, Иешуа! – подойдя, сказал Аматбиль.
– Также и тебе мира и равновесия души, – откликнулся Иешуа, глядя с приязнью на оборванца пустыни.
– Нет и нет, – присаживаясь на камень рядом с Иешуа, сказал Иоханан, – хотя спасибо тебе от всего сердца за доброе пожелание. Как можно в мире порока и грязи бороться с грехами струею воды – и одержать победу над злом, и успокоиться и угомониться? Ну как?!
Иоханан ждал ответа и получил его.
– Вода – для подавших надежду, – пояснил Иешуа. – Но следует обращаться и к мечу по мере необходимости. Римляне приходят к тебе? Солдаты?
– Нет, конечно, – ответил Иоханан. – Только наши евреи. Но немногие, ох, немногие ищут пути к очищению.
– Вот видишь! – сказал Иешуа. – Значит, римляне прокляты и безнадежны. Они сеют в храме языческую скверну, и их ждет судьба эллинов во времена Маккавеев. Римляне обречены мечу, а не исцелению.
Они помолчали, думая об одном. Потом Иоханан снова заговорил.
– Ох и ох, Иешуа! – говорил и приговаривал Иоханан. – Выгнать проклятых римлян – что может быть главней и важней! Но ты и сам знаешь, наша жестоковыйность не дает нам собраться всем вместе в чистоте и ударить сообща по язычникам: каждый разглагольствует всуе, и мешает найти общий язык, и тянет в свою сторону. И даже лучшие из хороших иногда уподобляются шакалам и ехиднам.
– Прежде, чем язычников, – сказал Иешуа, и вздохнул, и поглядел на море с тоскою, – мы должны победить самих себя.
– Ах и ох, – распаляясь все более, говорил и приговаривал Иоханан, – от водоноса у Мусорных ворот до царя Антипы во дворце – весь народ охвачен безумием алчности и разврата! И даже эти… – Аматбиль, не оборачивая лица, кивнул на каменные домишки кумранитов.
– Нас с тобой многие тоже называют безумцами, – сказал Иешуа, и то ли улыбка, то ли тень сомнения пробежала по его губам, – а ведь это не так. Просто люди горячатся и ошибаются, и сейчас такое время, что никто не остается в тени.
– Даже эти! – упрямо повторил Иоханан, на этот раз указывая рукой на строения Кумрана. – Они думают, что, истязая плоть, приближаются к Истине.
– О чем ты? – спросил Иешуа.
– Ох и ах, Иешуа! – говорил и приговаривал Иоханан. – О чем! Да о том! Чтоб не осквернять субботу, они сдерживают естественные устремления утробы до исхода святого дня, до первой послесубботней звезды! Ой-вавой всем нам!
– Зловоние и смрад такая же часть субботы, – неодобрительно покачав головой, заметил Иешуа, – как и всякого другого дня недели, месяца и года. Поэтому нечего подвергать себя пустому воздержанию и мучиться. Суббота для человека, а не человек для субботы.
– Ты сказал! – воскликнул Иоханан Аматбиль. – Так как ты живешь среди них?
– Я ухожу, – ответил Иешуа. – Сегодня. Их двести, и вместе с множеством мне не удастся исправить кривое и прояснить замутненное. А одному – удастся, если Отец Небесный не оставит меня.
– А это, – с любопытством глядя на свиток в руке Иешуа, спросил Иоханан, – что?
– Так, заметки… – сказал Иешуа, убирая свиток за пазуху. – Записки…
– Твои? – с оттенком недоверия спросил Иоханан.
– Мои, – отозвался Иешуа. – А больше у меня ничего и нет. Неимущим я пришел сюда и ухожу неимущим.
– Глас вопиющего в пустыне громче букв на египетском папирусе, – пробормотал Аматбиль и тряхнул головой, и грива волос взметнулась и вздыбилась за спиной отшельника.
– Вот эти-то записки, – закончил Сергей Игнатьев и листок с конспектом, сложив, опустил в карман, – и нашли тамплиеры в запечатанной пещере в Гефсиманской роще. Эти записки содержали отважные идеи, опережавшие свое время. Они послужили возвышению ордена, а затем и катастрофическому его сокрушению. Публика загомонила, подымаясь со скамей. Закончил свою добровольно-осведомительную работу, и захлопнул записную книжицу Миша Лобов, и пластмассовый колпачок аккуратно навинтил на китайскую самописку.
13
«Черт бы их всех побрал!» – собирая служебный чемоданчик, повторял про себя Николай Шумяков, полковник государственной безопасности. В чемоданчике накатанно умещались смена нижнего белья, бутылка армянского коньяка «четыре звездочки», домашние шлепанцы, синий треник с надписью «СССР» на спине, упаковка геморроидальных свечей, жареная курица в газете, одеколон для бритья «Светлый май» и книга писателя Толстого «Гиперболоид инженера Гарина». Все…
– Коля, свечи не забудь! – прилетел из кухни прокуренный голос жены, и полковник поморщился, как от кислого.
– Черт бы вас всех побрал! – захлопывая крышку и защелкивая замочки, пробормотал Шумяков – жена не допускалась до укладывания служебного чемоданчика, в этом деле полковник управлялся сам. Казалось бы, чемодан – что в этом такого? Но укладка служебного чемоданчика перед отъездом в командировку давным-давно превратилась для Шумякова в ритуал почти сакральный. И этот обшарпанный фиберглассовый ящик с никелированными нашлепками по углам стал важной составной частью засекреченной жизни полковника, так же как кожаная «корочка» офицера КГБ, партбилет или восьмизарядный табельный пистолет системы Макарова девятого калибра. Почти так же.
