С возмущением изложив на бумаге профсоюзную затею своих больных, доктор Бубуев просил разрешения приступить к решительным действиям: с пристрастием провести дознание и сурово наказать, вплоть до выписки из санатория, злостных нарушителей заведенных правил социалистического общежития. Место таким негодяям на капиталистической помойке, а не в советском лечебном учреждении! Приказав перепуганному доктору воздержаться от каких-либо оперативных действий и рта не открывать, капитан Зворыкин прошел в ведомственной поликлинике туберкулезную проверку Пирке и немного успокоился: место надреза не воспалилось, ночное знакомство с Марой Трахтенберг никак не отразилось на состоянии его здоровья. Зато воспалилось желание разделаться подчистую с этим гнездом антинародных придурков, с этим гнойным санаторием, который только засоряет краснознаменный Эпчинский район! Райский край этот Кавказ, фруктовый, тишь да гладь, и вот, пожалуйста, приехали: великий вождь и учитель скинут среди бела дня с пьедестала, а в санатории союзного значения действует контрреволюционное подполье. В профсоюзном санатории! И какие-то чахоточные доходяги хотят организовать подпольный параллельный профсоюз, и это есть самое настоящее государственное преступление. Один профсоюз в стране уже утвержден, и все, кто против него копают, враги коммунизма. И тогда становится понятно, зачем они скинули Ильича в пропасть. Для них нет ничего святого, поставь на горе Карла Маркса – они и его скинут. И получалось, что это все приезжие устроили, чужаки, а местные тут совершенно ни при чем, они в политику не лезут. Порезать друг друга кинжалами или барана украсть – это да, но политика им по барабану. Поэтому все и говорят, что наш Кавказ – это благоухающая клумба и ленинская дружба народов тут процветает.
Добравшись наконец до Эпчика и сидя за служебным столом начальника райотдела майора Гаджимагомедова, уставший с дороги Шумяков выслушал сжатое по-деловому сообщение капитана Зворыкина о горном сбросе и профсоюзном подполье и изрек единственное, что пришло ему на ум: «Профсоюзы – школа коммунизма. Это не я говорю, это Ленин сказал, В. И.». Сославшись на неоспоримый авторитет покойника, полковник замолчал и погрузился в служебные размышления.
Не содержавшие никакой информации приветственные речи Гаджимагомедова, секретаря партбюро отдела и начальника следственной части, полковник выслушал вполуха. В профсоюзном освещении дело приобретало дурную окраску, было бы куда лучше, если б происшествие ограничилось одним, отдельно взятым налетом на вождя. События в санатории тянули на групповое дело и переводили ситуацию совсем в другую плоскость. Налет с грехом пополам можно квалифицировать как злостное хулиганство районного масштаба, тем более что никто не захочет ворошить обстоятельства гибели разбившихся комсомольцев-парашютистов. Это раз. А профсоюзное подполье сразу потянет на союзный масштаб и привлечет внимание высшего руководства. Вся ответственность ляжет на него, Шумякова.
И ему придется вести и раздувать дело: отслеживать московские и другие, по всей стране, связи санаторных подпольщиков, вскрывать преступную сеть, привлекать экспертов, сажать, а потом обеспечивать благополучный, без сучка и без задоринки ход суда над преступниками. В этом случае ему привесят орден на грудь и прицепят генеральские погоны, и все планы о тихом и мирном выходе на полковничью пенсию можно будет выкинуть коту под хвост: прославившегося своевременным раскрытием «Дела профсоюзников» генерала Шумякова оставят в кадрах, завистники начнут его подсиживать, ненавистники – жалить и кусать, и ему придется раз и навсегда расстаться с мечтами о душевном покое и спокойной старости на подмосковной дачке… Оставался, однако, другой подход, более взвешенный и разумный: списать всю эту профсоюзную жеребятину на бедственное состояние физического и душевного здоровья фигурантов и спустить дело на тормозах.
– Начинаем работать, – сухо подытожил Шумяков свои размышления. – Все свободны. Капитан Зворыкин, останьтесь.
Руководство отдела во главе с майором Гаджимагомедовым потянулось к двери. Кабинет начальника РО КГБ послушно опустел.
– Пообедаем и можем ехать, – услышал Шумяков бодрый голос капитана. – К вечеру будем в Самшитовой роще, там все под рукой. Место сброса будем осматривать?
– Нет, – сказал полковник Шумяков. – Мой штаб будет действовать здесь. Кого надо, вызовем, кого надо, привезем. Ясно?
– Так точно, товарищ полковник! – не замешкался с военным ответом Андрей Зворыкин.
Московский начальник круто брался за дело, такой кожу сдерет, если что. Сразу чувствуется: центральная власть! А ведь вся разница между ними только в двух звездочках: майор, потом подполковник, и все. И это даже хорошо, что не надо тащиться в Самшитовую рощу и сидеть там посреди заразы. Умное решение, кто бы спорил. И больше никаких советов – ехать, не ехать – полковнику давать нельзя ни при какой погоде, а то он может неправильно подумать.
– Вызови на завтра… – Шумяков полистал бумажки в папке. – …Быковского Семена и этого нашего человека, Лобова. Проследи, чтоб они тут не пересеклись.
– Сюда или на квартиру? – уточнил капитан Зворыкин. – Вызвать?
– Сюда, – сказал Шумяков. – И подписку о неразглашении отбери.
Полковник Шумяков, как и абсолютное большинство офицеров его ведомства, был уверен в незыблемой крепости советской власти. Вся государственная система, по его разумению, держалась на густо внедренной в поднадзорное общество сети стукачей, как тяжкая масса бетона держится на арматуре. Ничто, таким образом, не могло представлять реальной угрозы высшему партийному руководству и его передовому отряду – Комитету государственной безопасности. Отлично отработанная система вербовки добровольных помощников – лишь единицы выскальзывали из рук – обеспечивала приток новых сил. Люди испытывали животный страх перед Большим домом и зачарованно шли на контакт. Случались и исключения из правил, ничтожные, впрочем, по масштабу, и тогда высококлассные специалисты из КГБ брали этих моральных инвалидов, этих уродов под колпак и тем или иным способом отсекали их от послушного общества.
Тяга советских людей к настойчивому потреблению веселящих напитков, прежде всего водки и самогона, учитывалась комитетчиками в их работе с населением. «Кто не пьет? Кому не наливают» – этот идущий от души, хрустально прозрачный двучлен комитетчики трактовали куда шире, чем доходчивую картинку: бутылка, яма рта, стакан. Действительно, виночерпий в погонах может налить, а может и не налить. И вовсе не о содержимом бутылки идет речь, а об иных поощрительных благах: повышении по службе, получении дополнительной жилплощади, разрешении на турпоездку в Болгарию, на морской курорт Золотые Пески. Мы – вам, вы – нам. Мало ли что… Но и задушевная беседа за рюмкой способствовала успешному решению комитетской задачи: известно даже сопливым подросткам, что сорокаградусная сближает и укрепляет доверие, а доверившегося человека вербовать приятно и легко. Главное, чтоб арматура общества – добровольные помощники-осведомители – не ржавела, тогда советский народ навсегда сохранит крепость железобетона. И в этом случае полковнику КГБ Николаю Шумякову можно смело выходить на пенсию – враги не потревожат заслуженный отдых военного пенсионера на его подмосковной дачке.
