И только в одном-единственном случае простое, казалось бы, дело обросло сложностями: лечащий врач Галина Викторовна Старостина наотрез отказалась подписывать документы на выписку больного Гордина Владислава Самойловича.
– Что значит – отказываетесь? – брезгливо глядя мимо Старостиной, осведомился директор. – Кто вас спрашивает?
За своим директорским столом, на фоне переходящего Красного знамени, Бубуев выглядел внушительно. Со столешницы, покрытой листом толстого стекла, расположившись по соседству с чугунным чернильным прибором, неподкупно глядел на Галину Викторовну горный орел, вырезанный из дерева осетинскими умельцами. Коричневые перья орла были подогнаны одно к другому без пробелов, как рыбья чешуя. Вызванная для разъяснений Старостина оказалась в кабинете директора впервые.
– Мы готовим Гордина к операции, – сказала Галя. – Несвоевременная выписка ставит его жизнь под угрозу. Я не подпишу.
– Да вы знаете, что он натворил, этот Гордин? – Бубуев понизил голос до шепота: – Ваш больной занимался здесь антисоветской деятельностью. А теперь, когда он разоблачен органами, вы мешаете окончательному решению вопроса. Вы покрываете антисоветчика! Вам придется за это ответить.
– Не подпишу, – повторила Галя. – Я врач, а не милиционер. У Гордина туберкулома верхней доли левого легкого. Вам должно быть известно, что в случае разрушения оболочки все легкое сверху донизу будет обсеменено и летальный исход может наступить в считаные дни.
– А вам должно быть известно, – раскипятился Бубуев, его кавказский акцент стал еще слышней, – что социальный диагноз для нас важней медицинского! Гордон! Кто такой этот ваш Гордон!
– Не Гордон, а Гордин, – поправила Галя и добавила непреклонно: – Не подпишу.
Не исключено, что жизненный путь Гали Старостиной сложится иначе, чем казалось вначале: она не согнется под мусорным ветром времени, не вступит в извилистые ряды кандидатов в члены КПСС, на слабых ногах она выйдет когда-нибудь на московскую Красную площадь с плакатиком «За нашу и вашу свободу!». И никому не известный Влад Гордин сыграет в этой героической драме свою крохотную проходную роль.
– Я вас уволю! – выкрикнул Бубуев. – Тоже мне, цаца!
– Вот заявление об уходе, – сказала Галя, вынимая из сумочки сложенный вчетверо листок бумаги. – По собственному желанию.
В другом отделении сумочки, бережно застегнутом на молнию, лежал почтовый конверт с письмом, полученным накануне. Начальник отдела кадров пятигорской туберкулезной больницы уведомлял доктора Старостину Галину Викторовну, что она принята туда на полную ставку в должности врача-ординатора.
Известие о коллективной выписке тубплиеров не огорчило Сергея Игнатьева, а скорее обрадовало: он ожидал худшего. Посмеиваясь, ганзеец обсуждал с Семеном Быковским обстоятельства разгрома ордена. Получалось так, что оттепель не достигла еще той жизнетворной температуры, при которой среда не препятствовала бы существованию вольнолюбивых тубплиеров. С другой стороны, перейди хлипкое тепло в палящий жар – и рыцари Самшитовой рощи обуглились бы в пламени подобно магистру Жаку де Моле и его несчастным соратникам. Так что можно было благодарить судьбу за сравнительно благополучный поворот дела, тем более что вся компания выписанных отщепенцев намеревалась не тратя ни часа собрать купленные в магазинчике при турбазе рюкзаки и выступить в давно уже задуманный пеший поход через горы к морю, в Сухуми. Административные меры никак не затрагивали бережно выношенного плана тубплиеров: из Сухуми, полные приятных путевых впечатлений, все они собирались отправиться по домам. Все – кроме Семена Быковского. А Семен, задумавшийся-таки над превратностями бытия, склонен был изменить свой маршрут кардинально. Зачем, почему? Да кто ж его знает: охота пуще неволи. И после отъезда рыжей Эммы в Уфу, на кумыс, охота эта и тоска только усилились.
Слепая, казалось бы, судьба, посмеивались и рассуждали Игнатьев с Быковским, время от времени размыкает веки и демонстрирует отменное орлиное зрение. А как иначе объяснить тот факт, что и осведомитель Миша Лобов подвергся наказанию и был безжалостно выписан? Он-то в чем проштрафился? Но, как видно, и стукачам иногда приходится несладко. Оставалось неясным, действовал ли тут Реваз Бубуев по собственному усмотрению или следовал указанию Галины Борисовны, прикрывающей своего агента от скандального разоблачения. И этот пикантный вопрос занимал тубплиеров.
Как бы то ни было, Мишу Лобова никто не собирался брать с собою в Сухуми: сексот по кодовой кличке Хобот уже сыграл свою роль в этой истории и теперь был волен идти, куда ему вздумается. Может, его пошлют на курсы повышения квалификации или премируют наручными часами «Победа» за двадцать четыре рубля. Черт с ним, с Лобовым.
Подымайтесь и идите! Покидать обжитые места и уходить всегда немного тревожно. Тубплиеры без проволочек назначили час ухода: пораньше утром, тем более что завтрак им уже не полагался. Решили идти без привала до Джуйских озер, а там остановиться на два-три дня в собственное удовольствие. Семен Быковский, ганзеец Игнатьев и Валя, да еще приятная пара мирно отбывших свой санаторный срок молодых свердловчан, Мирон и Лера, к ним примкнула, не убоялась связи с отщепенцами – вот и вся пешеходная группа. А Влад Гордин? С Владом Гординым выходило сложней: выписку его почему-то задержали, не успели оформить вместе с другими и теперь надо ждать. Сколько понадобится, столько и будут ждать: день, два дня – никто по этому поводу справок не давал. Можно и подождать, тубплиеры без Влада никуда уходить не собирались, но с ночевкой возникла неувязка: сегодня еще можно, а завтра в санатории ночевать ни за что не разрешат, тут нечего и просить, и на турбазу, это же понятно, туберкулезных на ночь тоже не пустят. Выход из положения нашел сам Влад.
– А на кой мне эта выписка? – безмятежно спросил Гордин. – На лоб я ее, что ли, прилеплю?
Тубплиеры спорить не стали: не хочет Влад ждать – не надо. Все равно он только до озер с ними пойдет, а потом вернется обратно. Проблема с ночевкой была решена, на душе стало теплей. Решили выходить завтра не позже семи утра.
А Влад Гордин, кивнув товарищам, вышел за ворота Рощи и зашагал через лесок, мимо Ближнего шалаша Казбека в местный колхоз «Орел Октября». Никто в колхозе Влада не ждал.
Найти на усадьбе колхозного конюха не составило труда. Между мужчинами состоялся деловой дружелюбный разговор, в завершение которого Влад вручил колхознику несколько ассигнаций и членский билет Союза журналистов в придачу, в залог. Ни деньги, ни тем более журналистский билет, по разумению Влада Гордина, скоро ему уже не понадобятся.
На обратном пути, у Ближнего шалаша, Влад столкнулся нос к носу с Семеном Быковским.
– С Казбеком хочу попрощаться, – сказал Семен. – Давай вместе зайдем!
Казбек сидел на кошме, на высокой, туго набитой конским волосом подушке, подогнув под себя ногу и вытянув другую. Увидев гостей в дверях, он, не подымаясь, протянул руку и достал из тумбочки бутылку абрикосового самогона и стаканы.
– Если гора не идет к Магомету, – с порога сказал Семен Быковский, – то Магомет идет к горе.
