Семен Быковский маялся этим разговором. Скорей бы завтрашний день прошел – и дальше, в Сухуми. Денек в Сухуми – и снова в дорогу, денег хватит на плацкарту, так что можно будет добраться до Тобольска со всеми удобствами. А там – Майка, дом, скрипят полы, и никаких разговоров о страхе и смерти. А потом Москва, и на будущее лето, может, снова «Самшитовая роща», если, конечно, не дадут от ворот поворот. И год провернется.
Завтрашний день для одних тащился через пень-колоду, для других летел на крыльях. Так, наверно, было по всему белу свету, не только на разноцветных Джуйских озерах. Для Влада Гордина время остановилось как вкопанное.
Поднялись чуть свет, с птицами. Воздух еще не очистился от ночной темной тяжести, но первые лучи солнца выкатывали день из небесных восточных пещер, и этот последний день обещал быть прозрачным и голубым, с зеленоватым травяным отливом. Скучно было валяться в спальном мешке, на свету, и ведь занавеску не опустить. Валя посапывала под боком. Как только Влад Гордин нетерпеливо пошевелился, она послушно открыла глаза, молочно замутненные сном.
– Подъем? – спросила Валя Чижова. – Уже?
– Утро, – сообщил Влад. – Купаться пойдешь?
– Окунуться можно… – с сомнением сказала Валя. Солнце действительно не успело еще прокалить воздух; было прохладно.
После теплого спальника озерная вода казалась ледяной. Валя и Влад уселись на берегу, прислонившись друг к другу холодными мокрыми плечами.
– Чего молчишь? – спросила Валя.
– Я не молчу, – глядя в воду, сказал Влад. – Я думаю.
Вале Чижовой было бы лучше, если б он думал вслух и говорил ей какие-нибудь приятные слова. А Влад Гордин думал о том, что последний день пришел, завтра все уйдут, и он останется один на все времена. Солнце шло по небу, из своего золотого подола высыпало искры на водяные барашки озера. Солнце карабкалось ввысь, держа путь на закат, а Земля с ее Джуйскими озерами, с Владом на каменистом берегу, с выбирающимися из своей тесной палатки приблудными свердловчанами Мироном и Лерой – наша Земля, летя в космосе, оборачивалась вокруг Солнца с непостижимой, говорят, быстротой. Может, так оно и было, хотя бешеный ветер не свистел в ушах и твердь сохраняла надежную устойчивость. Может, так оно и было, но Владу Гордину представлялось иное: под огненным парусом шар Солнца плывет по небесному морю на запад, но никакой не шар, а это он сам, Владик, огибает неподвижную Землю по пути на закат.
День, прозрачный насквозь, завис над луговиной, пустынные озера вспыхивали и мерцали, как граненые самоцветы в серебряной оправе берегов. Люди и их лошадь переходили с места на место, передвигались, подобно фишкам на игровом поле. Людям вдруг стало ясно, что день впереди – пустой и долгий и нечем было его заполнить: не нужно идти в процедурную, в столовую или дожидаться, когда придет почта. Этот день на пути в Сухуми стоял как ком в горле. Хотелось, чтоб поскорей наступил вечер, потом ночь, а наутро можно будет распрощаться с Владом Гординым и уйти через перевал к морю. Так хотелось уходящим, да и Влад погонял бы время, если бы мог. Но он не мог: Время, как желтый стог, стояло посреди луговины и не было никакой возможности на него повлиять – сдвинуть с места или сжечь.
Пьянство – лучшее оружие в борьбе со Временем. За стаканом вина сожженные дотла минуты-часы выпархивают из обихода жизни и, провожаемые победными взглядами собутыльников, возвращаются к вечности. Никто не возражал против такого наступления на бесчувственное Время, даже специалист по ганзейской торговле Сергей Игнатьев из далекого круга Лиры Петуховой не стал подыскивать контраргументы. Все были «за», и немедленно, разве что лошадь не разделяла это здоровое стремление ускорить вращение то ли Земли вокруг Солнца, то ли Солнца вокруг Земли. Лошадь своими оттопыренными негритянскими губами пощипывала себе траву и, возможно, ведать ничего не ведала о загадочной связи времени и пространства.
Бутылки были откупорены, стаканы наполнены, на газетке теснились вперемешку яблоки, белый овечий сыр, перья зеленого лука, хлеб и рыбные консервы «Частик в томате». Коньяк «Кизляр» местного кавказского разлива плескался и убывал. Разговор шел, потом побежал, спотыкаясь. Говорили все вместе, каждый о своем. Купались, хохоча. Разожгли костер, пекли картошку и грибы. Снова купались. Девушки возмущались количеством выпитого, но от мужчин не отставали. Наступил полдень, солнце перевалило зенит, и день пошел на убыль. Сухуми как бы приблизился чуть-чуть, хотя никто к нему не сделал и шагу: вот здорово, не через четыре дня будем там, а уже через три, если не считать сегодняшнего. Как будто Сухуми был долгожданной конечной остановкой, а не промежуточной станцией на дороге. Сухуми, город Солнца!
Вечер не принес с собою ничего, кроме темноты. Языки заплетались, мысли беспривязно витали над костром и над потемневшей водой Джуйских озер. Все было выпито до капли и съедено до крошки. Спать разбрелись не прощаясь, не глядя на часы. День да ночь – сутки прочь. Днем меньше до Сухуми, до конца.
Вечер спустился, или ночь сошла – Владу Гордину это было все равно, он и часы-то свои не заводил уже третьи сутки. Какая разница, который час на дворе? Здесь темно, и звезды свисают с неба, как черешни, а на обратной стороне Земли сияет солнце и птицы поют. Но здесь, на озерах, темно, и то, что американцы в Сан-Франциско едут на работу, не меняет ничего в расписании жизни и смерти. Мало ли что! На острове Борнео сейчас вообще свирепствует зима и ливни льют на голубые головы попугаев.
Звезды свисали, вершины за озерами были едва различимы в мягкой тьме. Живая тишина мира достигала неба, и только одинокий шакал вдалеке дул в свою свирель. Потом появилась луна, и вид стал похож на натюрморт: оранжевый апельсин на черной, в серебряной бахроме звезд скатерти неба. Влад Гордин вглядывался в дивное пространство перед собой, ему казалось, что это и есть конец его пути и все так и останется на вечные времена. Что нет ни рая, ни ада, а только зубчатые очертанья гор, луна над водой и эта завораживающая песня шакала.
Валя Чижова отчаялась ждать Влада и уснула: хмель взял свое. Услышав за спиной сопенье спящей, такое постороннее здесь, Влад досадливо поморщился, поднялся с прохладной земли и полез в спальный мешок.
Долгие проводы – лишние слезы. Влад Гордин, впрочем, и не думал лить слезы, он молча наблюдал за сборами своих товарищей в дорогу и ждал нетерпеливо, когда же они, наконец, отправятся в путь. А Валя Чижова всплакнула, ее синие шарики влажно светились невысказанной печалью: ей казалось, что чего-то она недосказала, чего-то недоделала, но как надо исправить положение, не знала. Влад запихнул в ее рюкзак несколько оставшихся банок консервов и буханку хлеба и резко, рывком затянул ремешки рюкзачных карманов.
– А тебе? – почти испуганная такой резкостью, спросила Валя.
– Мне не надо, – коротко объяснил Влад.
Всему приходит пора. Сборы закончились, пришла пора прощаться. Обнялись, сказали обкатанные, как галька, прощальные слова и пошли цепочкой прочь от Джуйских озер к перевалу. Одним поскорей хотелось идти, другому – остаться.
