Марков ел суп, не глядел на гостя. Чердынцев вальяжно развалился на стуле, закинув руку за спинку, посматривал на друга и думал, какое же все-таки счастье, что он вырвался в столицу. Кажется, Царское Село совсем рядом, а вот, поди ж ты, глухая провинция. Ее печать заметна на старом знакомом. Маркову же и дела не было до разглядываний. Он доел суп, выскреб все до капли и смачно облизал ложку.
– Чего тебе надо?.. – спросил он, нарочно тщательно протирая тарелку куском хлеба. – Мне на службу пора.
– Не рад ты меня видеть, Миша, а ведь какими друзьями были…
Театрально рыгнув, Марков не стал напоминать об их детской дружбе, вылитых на затылок чернилах, прилепленных на спину бумажках и прочих милых шалостях, от которых он долго и безутешно рыдал.
– Что было, то прошло. И вспоминать не хочу… Говори, зачем пришел.
– Грубый ты стал, Миша. Ты же на государственной службе, должен иметь обхождение. С таким характером карьеры не сделаешь.
– Обойдусь как-нибудь без твоих советов… – Марков пододвинул к себе тарелку, где горой лежала тушеная баранина с картошкой, и принялся есть жадно, с почмокиванием. Чтобы показать, кто тут хозяин. Он тут хозяин, и в своем доме может вести себя, как ему вздумается.
Чердынцев видел, что его хотят уязвить, но от этого ему стало весело. Он невольно улыбнулся.
– Чему радуешься? – жуя, спросил Марков. – Веселись где-нибудь в другом месте.
– Не пойму, за что ты на меня сердишься, Миша. Столько лет не виделись, а поговорить по душам не хочешь.
– Не о чем мне с тобой разговаривать.
– А у меня есть тема забавная и крайне познавательная. Будет интересно, вот увидишь.
Марков облизал пальцы и неторопливо вытер о скатерть.
– Ну, говори, коли так… Только недолго, у меня пять минут, чтоб на службу вернуться.
– И пяти минут не потребуется. Расскажи мне, Миша, чем это наш драгоценный учитель Федоров занимается. Ты же с ним дружбу водишь.
– И не думал, – ответил Марков. – Мне этот старый дурак еще в гимназии столько крови выпил, что забыть не могу.
– Зачем же ты к нему вчера в гости пришел?
Марков промолчал, взялся за кусок хлеба и принялся его теребить.
– Значит, тебе было надо, – за него ответил Чердынцев. – И какая у тебя может быть нужда? У тебя дом, жена красавица, дети растут. Другой бы только мечтал о такой жизни, а ты все получил. Редкое счастье.
– Шел бы ты, Чердынцев, своей дорогой. И лучше бы лежала она как можно дальше от моего дома.
– Как скажешь! Для друга ничего не жалко. Только вот к делу мы так и не приблизились. Ты ведь знаешь, где я служу, ну, да, в Государственном банке. А учреждение наше такого рода, что туда стекается всякая информация. Особенно теперь, когда грядет великая реформа. Так вот, Миша, стали к нам поступать сведения, что в столице появилось много золота. И берется оно непонятно откуда. Вроде бы на золотых приисках краж не было, а в ювелирных магазинах то и дело золотые слитки являются. С чего бы это?
Струйка кипятка из самовара полилась в заварку, булькая и плюясь брызгами. Марков закрыл краник и наколол сахару прямо в чашку крепкими стальными кусачками. Чердынцев терпеливо ждал. Марков отхлебнул, громко фыркая.
– А мне-то что за дело? – наконец спросил он.
– Есть у нас сведения, что золото это прибывает, ты только представь себе, не с Урала, не из Сибири или Маньчжурии, а прямо из Царского Села. Что за странность?
– Не понимаю, о чем ты, – сказал Марков, совершенно занятый чаем.
Чердынцев шумно потянулся.
– Эх, Миша, друг ты мой гимназический, отрада дней моих суровых, так сказать. Не хочешь помогать по старой дружбе…
– Прощай, Чердынцев. Что было, то быльем поросло. Не о чем вспоминать.
– Зря ты, Миша, дураком прикидываешься. Это у тебя и без того отлично выходит… Только одного не учел: мне все известно.
– Неужели? И что же тебе известно?
Вместо ответа Чердынцев показал вексель ювелирного магазина.
– Ничего не хочешь мне рассказать?
Марков сощурился, будто хотел разглядеть получше, и вдруг быстрым движением, какое от него трудно было ожидать, выхватил лист, разорвал на части, запихал в рот и принялся яростно жевать, запивая чаем. Он давился, хрипел, но глотал отчаянно и упорно. Сильно закашлявшись, он чуть не задохнулся и принялся бить себя в грудь, пока не справился. Наконец, отдышавшись, Марков налил чашку и осушил глотком. Все это было проделано быстро и решительно.
Чердынцев оценил усилия старого товарища аплодисментами.
– Восхитительно. Если научишься глотать шпаги, сможешь выступать в цирке. Я первый куплю билет.
– Уходи, – прохрипел Марков, все еще кашляя. В дверях показалось встревоженное личико Лизочки. На нее замахали так яростно, что заботливая супруга сочла себя обиженной и гордо удалилась.
– Я, конечно, уйду, но твои старания пропали зря, – сказал Чердынцев поднимаясь.
– Не хочу тебе слушать. Уходи, пожалуйста…
– Если думаешь, что, проглотив вексель, ты замел все следы, должен тебя разочаровать: это была всего лишь копия.
– Чердынцев, ты в полиции служишь?
– Фу, какая пошлость. Я служу в Государственном банке, а что…
– Вот и служи на здоровье, – сказал Марков. – А пока ты не из полиции, от всей души моей могу тебе сказать: пошел вон. И не попадайся мне, зашибу. С гимназии у меня кулаки выросли, так что лучше не пробовать. Дверь сам найдешь. Прощай…
21
Аполлон Григорьевич шел в участок в приподнятом настроении. Он был уверен, что вот он войдет, как солнце, и все эти скучные провинциальные чиновники бросятся к знаменитости брать автографы и наперебой предлагать услуги. Не было в Департаменте полиции чиновника, который не знал бы его имени и не произносил с почтением, обожанием или проклятиями. В зависимости от настроения, в каком посчастливилось повстречать звезду. По правде говоря, тех, кто от его имени вздрагивал не только во сне, но и наяву, было значительно больше. Но такие мелочи Лебедев, как истинный гений, не замечал вовсе.
А между тем пристав Врангель был на подъеме. Под его блестящим руководством была осуществлена молниеносная операция, и завершилась она полным триумфом. Злодей не успел и рта раскрыть, как очутился под замком. Его бравые городовые, рискуя жизнью, как он предполагал изобразить в отчете, вступили в неравную схватку с отчаянным злодеем и победили, несмотря на численный перевес оного злодея.
Врангель уже мечтал, как получит награду и будет отмечен начальством, и вообще был в том особом состоянии, которое испытывает человек, долго просидевший взаперти и попавший на свежий воздух. Что и говорить: пристав слегка охмелел от живой полицейской работы. Он был так поглощен новыми или уже забытыми ощущениями, что не сразу разобрал, кто посмел потревожить в миг такого триумфа.
