Вернувшись в медицинскую и уже не испытывая судьбу, Лебедев попросил микроскоп. Сухов поставил перед светилом прибор. Старенький, но надежный. Вырезав кусочек конверта с блесткой, Лебедев пристроил его на смотровое стеклышко и припал к окулярам микроскопа.
За работой гения Сухов наблюдал с тихим благоговением. Гений между тем кряхтел, пыхтел и однажды пробурчал что-то совсем уж нецензурное. После чего попросил фарфоровое блюдце. Сухов выдал чистое и новенькое, из личных запасов. Подхватив клочок пинцетом, Лебедев прижал его к блюдцу и резкими движениями поводил из стороны в сторону. От этих манипуляций на фарфоре остались следы: видимые невооруженным глазом темные и тонкие полоски. Что Лебедев и предъявил Сухову.
– Ну, как вам, доктор?
Сухову очень хотелось высказать глубокое суждение, вот только он не знал, что это такое ему суют под нос.
– Да, уж, нечего сказать, – весомо заметил он.
– И ради этакой ерунды он затащил меня в эту дыру! – пожаловался Лебедев, не заботясь о правде. Кто там ее разберет, эту правду.
– Действительно, забавный случай, – согласился доктор.
– Ох, уж эти наши сыскные гении! Все требуют от нас чего-то, все хотят. А вот как покажешь им, что это на самом деле, – нос воротят. И ведь еще уверяет, что тут дело пахнет убийством! Как вам такой финт, доктор?!
Сухов ничего не понял, но всей душой был с Лебедевым. Он только не мог взять в толк: кто же это так дерзок, что помыкает великим человеком и криминалистом? Что же это за монстр должен быть, что его сам Лебедев побаивается и ходит на задних лапках?!
Представить себе подобное чудовище, дракона в человечьем обличье доктор Сухов не смог, как ни пытался. Он поддержал Лебедева тем, что распил с ним еще по одной крышечке коньяка. Пить коньяк из рюмок для настоящих криминалистов было ниже их достоинства.
25
Скабичевский оказался не только приятным, но и воспитанным человеком. Проведя Ванзарова в гимназию и познакомив с учителем Таккеля, он счел невозможным остаться, как бы ему ни хотелось понаблюдать за методами столичного сыщика. Сославшись на дела в участке, он откланялся. За что Ванзаров был ему благодарен: он не любил посторонних, когда вел допрос свидетеля.
Учитель французского языка казался образцом воспитания. Он сел прямо, аккуратно сдвинув ноги, не позволив себе вольного жеста или развязного звука вроде хмыканья. Волосы его были гладко зачесаны назад, открывая чистый лоб. Пенсне в тонкой оправе держалось на орлином носе уверенно и прочно. Форменный сюртук с лычками министерства просвещения сидел хорошо и казался не менее модным, чем новенький костюм с Невского проспекта. На правой половине груди у него скромно красовался знак выпускника Петербургского университета. А вот возраст было определить трудно. С таким здоровым цветом лица, без намека на морщины, ему могло оказаться и тридцать, и сорок, и даже сорок два года.
– Позвольте задать вопрос, господин Ванзаров. – Он говорил с легким и приятным галльским акцентом, который нарочно тренировал и поддерживал. Ошибиться было невозможно. – Насколько помню, вчера вас представили ассистентом неприятного господина с птичьей фамилий. Гуськов, кажется…
– Лебедев, с вашего разрешения. Обстоятельства заставляют порой примерять чужие обличья.
– Так неужели вы настоящий сыщик?
– Такой должности в сыскной полиции не имеется. Я всего лишь чиновник особых поручений.
Таккеля остался доволен скромностью молодого человека.
– В таком юном возрасте, а уже для особых поручений. Вы далеко пойдете, это я вам точно говорю. У меня глаз наметанный. Многих мальчиков выпустил в большую жизнь.
– Благодарю вас, – сказал Ванзаров с легким поклоном. – Приложу для этого все усилия.
Церемонии можно было считать оконченными. Таккеля готов был насладиться приятной беседой.
– Чем могу вам помочь, господин сыщик особых поручений?
– Господин Федоров называл вас своим учеником. Мне необходимо узнать о нем как можно больше.
Как ни хотел Таккеля держаться рамок приличия, но брезгливое выражение не смог побороть.
– Говорить об этом господине – малоприятное занятие, уверяю вас…
– Но ведь вы же его ученик… – напомнил Ванзаров.
– Скажем так: в гимназические годы он читал у нас химию. О чем я до сих пор вспоминаю с содроганием.
– Отчего же? Он взрывал перед классом петарды?
– Если бы! – Таккеля приподнял палец. – Господин Федоров отличался отменным хвастовством. Пол-урока он рассказывал нам, гимназистам, какой он великий ученый и какие потрясающие открытия ему предстоят.
– Фамилии Менделеева и Бутлерова всем известны. Что же такого великого открыл господин Федоров?
– Очередную бутылку с водкой! – не сдержался Таккеля, хотя в священных стенах учительской комнаты такое недопустимо. Он извинился.
– Но ведь когда-то, до того как его одолел недуг пьянства, он был известным ученым.
– Это он сам так рассказывает. Загляните в словарь Брокгауза и Ефрона, фамилии химика Федорова там не найдете.
– Зачем же вы пришли к нему вчера?
Столь неожиданный вопрос несколько сбил его с толку. Таккеля поерзал на стуле, впрочем, с достоинством.
– Пожалел старого, больного человека, – наконец ответил он. – Все-таки мой педагог. Хоть и горький пьяница.
– А в прошлые года почему не жалели?
Таккеля нахмурился. Подобный тон молодого человека ему не понравился.
– Так совпали обстоятельства, если позволите… Могу вам чем-нибудь еще помочь?
– Можете, – сказал Ванзаров довольно резко, чтобы у учителя французского языка пропало желание прервать беседу по своему усмотрению. – Господин Федоров обещал показать какой-то великий эксперимент, который изменит жизнь всех. Что-нибудь слышали о нем?
– Не имею ни малейшего понятия… Послушайте, господин Ванзаров, вы слишком серьезно относитесь к словам Ивана Федоровича. Он давно уж не в ладах с головой. Вы меня понимаете…
– По какой причине его могут убить, как вы полагаете?
– Убить? – повторил Таккеля слово, так его поразившее, что он забыл про акцент. – За что же его убивать?
– Это я у вас спрашиваю, – напомнил Ванзаров.
– Вы уж простите, молодой человек, но подобное предположение кроме как глупостью я назвать не могу. Несчастный старик одинок, у него нет ни родных, ни состояния, на которое можно позариться. Водка покончит с ним значительно быстрее, чем нож убийцы…
– Полагаете, его зарежут?
Таккеля даже руками всплеснул от возмущения:
