– Ну, коллега, дорога близкая, но скучная, – сказал Лебедев. – Объясните мне, во что же мы вляпались благодаря вам…
На этот счет Ванзаров имел особое мнение, но высказывать его смысла не имело. Когда было выгодно, Лебедев страдал удивительно короткой памятью.
– Аполлон Григорьевич, давайте после, у меня глаза слипаются…
– Нет, сейчас! – потребовал великий криминалист. – Разгоните сон болтовней.
– Что вы хотите узнать? – спросил Ванзаров, кое-как устроив спину на жесткой скамейке вагона.
– Все! Абсолютно все… Начните хоть с изобретения Федоровым золота…
– Как прикажете… – Ванзаров бесстыдно зевнул. – Начну с того, что Федоров ничего не изобретал… А будете перебивать – усну на месте… Вот и молчите… Иван Федорович был обычным мелким жуликом от науки. Выдавал чужие идеи за свои. На этом можно было бы поставить точку, если бы не одно обстоятельство. Искупает его то, что он не совсем был виноват. Из него сделали ширму, за которой обделывали настоящие дела.
– Для настоящих дел нужен настоящий гений химии, – заметил Лебедев.
– Именно такой и прятался в искусственной тени Федорова. Двадцать лет.
– Постойте… Нарышкин?!
– Пусть это вас не удивляет. Нарышкину нужна была лаборатория, в которую никто не будет совать нос. Положение полуприслуги его устраивало. Порой он выдавал Федорову блестящие идеи в качестве платы за молчание.
– Ради чего Нарышкин принес в жертву свою жизнь?
– Ради получения золота, – ответил Ванзаров. – Много лет назад они со Скабичевским дали друг другу слово добиться этой великой цели. Каждый вел свою роль: Нарышкин проводил опыты и эксперименты, а полицейский стоял на страже, оберегая его от ненужного любопытства. И вот наконец Нарышкин добился того, чего хотел. Утаить от Федорова результат было невозможно. Он потребовал, чтобы под этим изобретением стояло его имя. Нарышкин не возражал, ему было безразлично. Зато у Скабичевского были совсем иные планы. Поэтому Федоров должен был умереть. Он стал не нужен. Повод был отличный: майские посиделки. Федоров, как всегда, писал письма, а Нарышкин отправлял их по почте. На письме к вам он случайно оставил блестку пирита. Что стало роковой ошибкой. Прочие гости собрались потому, что не могли отказаться от приглашения. Скабичевский крепко держал их: каждому он помог рассчитаться с долгами. И начал требовать плату. На этих посиделках Федорова должны были отправить на заклание ради светлого будущего. Но тут приехали мы и Чердынцев, совершенно посторонние люди. Заметив нас в окно, Скабичевский отказался от плана и не показался вовсе. И сразу придумал новый план. Федоров должен был умереть ночью. Но тут помешал я со своим караулом…
– Я всегда говорил, что вы правильно поступили, – сказал Лебедев. – А Нарышкин был посвящен в эти планы?
– Думаю, что Сергея Ивановича интересовала только наука. И еще он искренно был привязан к Федорову. Нарышкин не хотел, чтобы утром вы опозорили его учителя. Поэтому ночью купил у Гольдберга настоящий песок. Свое золото у него кончилось: последнее отдал барышне Нольде. Думаю, Нарышкин потратил на песок последние деньги. Скабичевский не давал ему ни копейки из того, что получал от сдатчиков. Когда утром Нарышкин узнал про убийство Ивана Федоровича и увидел своего друга рядом со мной, он все понял. И счел, что из этой ситуации для него только один выход… Кстати, именно он передал произведенное золото Еговицыну, Маркову, Таккеля и Нольде. Скабичевский писал записку из двух слов: «Пепел и пурпур», это был их пароль. Чтобы получить золото, надо было предъявить записку. При этом все были уверены, что Нарышкин – всего лишь помощник, а золото передает им Федоров таким странным способом. В целом – отличную маскировку придумал чиновник участка.
– Как же его разоблачили? – спросил Лебедев. – Внешне такой добрый человек…
– Я стал побаиваться добрых людей, – ответил Ванзаров. – Разоблачил он себя сам. Скабичевский был занят грандиозностью своего проекта и не обращал внимания на мелочи. А потом и вовсе стал блефовать.
– Например?
– Сказал, что супруга уволила горничную, потому ботинки оказались не чищены. А горничная преспокойно служила в доме. Значит, он пришел рано утром после слежки и не успел отдать их в чистку.
Своих сомнений Лебедев не скрывал.
– И только?
– Когда я спросил Таккеля про золото, он не удивился и не переспросил меня. Значит, знал.
– Ну, не знаю… Не впечатляет.
– Тогда более явный факт. Два донесения: телефонограмма о моем аресте и список фамилий от Гривцова. Обе приняты Птицыным. Первая записана им, он лично передал мне ее. А со второй вышла странность: почерк Птицына необъяснимо изменился. Почему? Скабичевский написал новые фамилии, чтобы не ставить под удар своих должников. Только забыл про почерк. Это уже чистый блеф и надежда, что я не телефонирую Гривцову с проверкой. Рискованно и наивно. К тому же приказ о моем аресте мог надиктовать только он. Никому бы и в голову такое не пришло. Очень уж хотелось ему убрать меня из тихого городка. Пока Федоров жив.
– Перестарался чиновник, – сказал Лебедев. – А зачем таскали его за собой?
– Изучал, как на него реагировали подозреваемые.
– И какой вывод?
– Скабичевского так боялись, что старательно не замечали, даже не здоровались, хотя все его отлично знали, – ответил Ванзаров.
Аполлон Григорьевич задумчиво рассматривал потолок.
– Одно не могу понять: чем же он глотки-то перерезал…
– Тут одни предположения, факты погибли вместе с ним. Видели у него часы на цепочке, стареньки такие? Так вот в них должен быть секрет: ножик для чистки перьев с острым, как бритва, лезвием.
– Он вам показывал?
– Скабичевский далеко не глуп. Всего лишь упускал детали. Например, гравировка на часах. Он утверждал, что хронометр достался ему от папаши. Только папаша написал любимому сыну: «На вечную память старому другу Циперовичу». Странно, не так ли…
– Ловкий малый, нечего сказать, – сказал Лебедев, поглядывая в окно. Поезд замедлял ход.
– Это дракон, который охранял золотой клад. Безжалостный, расчетливый и беспощадный, впрочем, как и все драконы.
– Неужели у него и слабостей не было?
– Всего одна. На нее и поймали…
– Жадность?
– Он обожал своих детей, – ответил Ванзаров.
Ему погрозили пальчиком.
– Ай, как не стыдно!
– Стыдно, Аполлон Григорьевич, но выбора мне не оставили…
Вагон наткнулся на что-то, отскочил, толкая пассажиров, и встал окончательно. Перрон Царскосельского вокзала столицы был еще пуст. Пассажиры заспешили к выходу. Великий криминалист никуда не торопился.
– Любопытно пройтись в таком виде по столице, – сказал он, мечтательно улыбаясь. – Хорошо, что городовые знают нас в лицо. А то на первом же посту отправили бы в участок. Вы, друг мой, особенно хороши. В саже ваша физиономия обретает вид исключительно преступный.
